Приют брошенных душ

Завада Евгения

Потом мой взгляд проскользнул по полу, тщательно подметенному, к месту у противоположной стены. Там стояла еда. Кто-то еще раньше, чем я, проснулся и приготовил завтрак. Я осторожно прислушалась к желудку: все было тихо, он был пуст и расслаблен, боли не было, и он готов принять пищу. Я ощутила острый приступ голода. Если тут так и кормят, с утра пораньше, то мне нужно себя сдерживать и не съедать слишком много. Я решила быстренько спуститься и перекусить, пока все спят, потом вернуться на свое место и уже детально сверху изучить, где я очутилась, и рассмотреть, что за окном.

Я тихонько сползла, стараясь не издавать громких звуков. Осторожно прошла мимо спящих и вкусно позавтракала. После этого вернулась в свой уголок

и удобно там разместилась. Да, это место мне определенно нравилось.

Я посмотрела в окно. Оно выходило на заснеженный двор. Я вспомнила, что вечером там стояла машина, на которой нас привезли. Сейчас ее уже не было, остались только рисунки от колес и следы вчерашних посетителей. Вид из окна оказался совсем непривычным для меня: вокруг не было высоких зданий, закрывающих своими фасадами небо, не было привычного кирпичного дома напротив с множеством окон, в которых с наступлением темноты загорался свет, не было шумного двора, окруженного кустами и деревьями. Не было площадки, где целыми днями резвились дети, не было лавочек у подъездов, на которых по вечерам сидели и обменивались последними новостями всезнающие старушки. Не было привычного городского шума. Стояло умиротворенное безмолвие, и складывалось ощущение безграничной тишины и покоя.

Я очень не люблю шума: громких возгласов играющих во дворе детей, гула машин, который доносился с дороги за соседним домом. Я вздрагивала от любых резких звуков. Когда у бабушки случался приступ, и она истошно стонала, лежа на диване под старым одеялом, мое маленькое худенькое тело сжималось в комочек, в голове стучали молоточки, а сердечко билось о хрупкую грудь. Меня охватывала какая-то безудержная паника, хотелось забиться в свой укромный уголок в старом шифоньере и сидеть там, пока снаружи все не утихнет. Даже голод не мог заставить меня покинуть убежище. Именно поэтому я очень люблю сумерки, когда тьма накрывает двор за окном, разгоняя всех с улицы по домам, и умолкает шум. Тогда наступает мое самое любимое время – темное и тихое. И можно, выбравшись из убежища, удобно устроившись на подоконнике за пыльной занавеской, разглядывать окна в доме напротив и мечтать о том, что когда-нибудь и у меня будет тихий и спокойный дом, в котором по вечерам я буду включать красивый светильник, чтобы из моего окна на темную улицу лился теплый спокойный свет.

Здесь за окном был небольшой заснеженный дворик, окруженный забором из крашеных темных досок. Что было за забором – не рассмотреть, только видно пару заснеженных крыш соседних домов. А дальше – высокие деревья с опустевшими вороньими гнездами. Справа рос небольшой кустарник, присыпанный снегом, но с еще висящими на нем яркими ягодами, наверно рябиной. Слева от ворот стояла небольшая собачья будка, в ней дремал большой черный пес на цепи. Его нос жадно и глубоко вдыхал утренний морозный воздух, который, проходя через его огромные легкие, нагревался и вываливался наружу через ноздри облаком.

Женщина в кофте вышла из дома его покормить. Она несла в руках голубую кастрюльку, над которой струился легкий пар. Как только пес ее увидел, он громко и радостно залаял и так сильно замахал хвостом из стороны в сторону, что казалось, он вот-вот не выдержит, оторвется и улетит в сугроб у забора. Женщина прикрикнула на него, и пес притих, но активно махать хвостом не перестал. Когда в миску была вывалена еда, пес начал с жадностью ее поглощать. Женщина потрепала пса за ухо и вернулась в дом.

Обитатели комнаты начали просыпаться. Кто-то резво вскакивал с постели и бежал завтракать, кто-то лениво потягивался, зевал и еще нежился в постели. Двое малышей весело играли с мячом. Они кидали его в сторону и бежали за ним: кто первый добежит и схватит. Но никто не обращал внимания на меня, тихонько сидевшую наверху и с осторожностью поглядывающую на них.

На меня снова нахлынули воспоминания.

Когда мы

жили у бабушки, нас у нее было много, наверно, больше, чем должно быть. Она была совсем одна, давно уже больная и старая, а нас слишком много. Я давно уже забыла времена, когда меня обнимали, гладили по головке и говорили ласковые слова. Всю свою маленькую жизнь я чувствовала безразличие, ненужность, голод. По всей видимости, когда-то меня еще и били. Иначе как объяснить шрамы на моей голове за левым ухом и на спине? Правое ухо покалечено и теперь оттопырено. Но я совсем не помню прошлого, не помню своих родителей, не помню, кто и за что меня обижал и бил. Эти воспоминания стерлись из моей памяти бесследно. Я живу одним днем – лишь бы было что поесть и возможность уснуть, пусть и не в чистой постели, но хотя бы в тепле. А мне так не хватает нежности и любви, не хватает объятий и ласковых слов.

Со временем я окончательно от всех отдалилась, а может, они от меня отдалились. Может быть, это случилось, потому что я не такая красивая и милая, как остальные. Или я слишком настойчиво требовала нежности и ласки. В итоге все время я проводила в одиночестве – днем в укромном уголке, в шифоньере на куче вонючего тряпья, а поздними вечерами на подоконнике у окна за шторкой – и мечтала о времени, когда я буду жить в уютном тихом доме и любить будут только меня одну.

После сытного завтрака все обитатели занялись своими делами. Кто-то снова улегся в постель, кто-то с кем-то играл, несколько обитателей вальяжно уселись на диване. Ну и славно, подумала я: они мной не интересуются, не пристают с расспросами и не пытаются со мной подружиться. Нет мне до них дела, да и не хочу я ни с кем общаться. Я устроилась поудобнее под теплым одеяльцем и под легкий гам, доносящийся снизу, заснула.

4.

Меня разбудил лай собаки. Что случилось? Я осторожно выглянула в окно. Во двор въехала светлая машина. Из нее вышли мужчина в темной куртке и джинсах, женщина, кутавшаяся в огромный шерстяной платок, и девочка лет десяти в милом пальтишке и в светлой шапке с большой бомбошкой. Они жались к машине, опасаясь пса, который рвался к ним, натягивая свою цепь, и не переставая лаял. Из дома вышла женщина. Она приветствовала гостей, что-то крикнула псу, тот умолк, и она пригласила всех в дом.

Кто эти люди? Зачем приехали? С какой целью? Пока я строила догадки, дверь в комнате распахнулась, и вошли гости. Я на всякий случай спряталась под одеяльцем и внимательно принялась разглядывать одним глазом гостей. Второй глаз я закрыла, чтобы явно не выдавать чрезмерного любопытства.

Мужчина был высоким и тучным. Но, несмотря на это, его лицо казалось добрым и располагающим. Он изо всех сил пытался непринужденно улыбаться, но смущенный взгляд и раскрасневшиеся небритые щеки выдавали стеснение и неловкость от ситуации, в которой он оказался. Женщина, зайдя в комнату, стянула с себя огромный платок и оказалась стройной и миловидной. Теплая куртка, джинсы. Длинные темные волосы чуть ниже плеч. Девочка была маленькой копией своего отца: тоже тучная и с добрыми глазами. Она стянула с головы шапку, косички растрепались. Девочка теребила помпон на своей шапке, как будто хотела его оторвать.

Гости скромно присели на диван и стали с интересом разглядывать обитателей комнаты. Некоторые жильцы проявили взаимный интерес. Одни смело подошли поближе, чтобы познакомиться и подружиться, с надеждой, что их угостят. Все, конечно, были сыты, но приятно получить еще что-нибудь вкусненькое от гостей. Другие смущенно оставались сидеть на местах и делали вид, что они заняты важными делами. Третьи были немного напуганы и отошли чуть подальше, на безопасное расстояние. Наверно, незнакомцы пугали их своим присутствием: ведь не знаешь, что может прийти им в голову, чего можно ожидать. Это же совсем незнакомые люди, а с незнакомыми нельзя разговаривать и подходить к ним слишком близко.