Приют героев
Шрифт:
Но тут Чума еще разок оправдала дурную репутацию.
Груда валунов за спинами квесторов ожила, шевельнулась, словно исполинские птенцы-зозулята вдруг надумали вылупиться из яиц. Каменная скорлупа треснула, зазмеилась разломами, обнажая зыбкие контуры тел: чудовища? демоны? На безумных яйцах, как по волшебству, возникли фигуры людей-наездников: черные, черные, черные…
Жвалами Нефаса Ехидного сверкнули клинки, вылетая из ножен.
Семь оседланных валунов горной лавиной ринулись на рыцарей Утренней Зари.
Встала она поздно.
Нежась
О, подруга, вне сомнений, пересчёт этих блаженных дней заснуть по-новой не поможет! – в отличие от подсчета стай грифонов и легионов саранчи, который медикусы рекомендуют при бессонице.
Еще раз убедившись в преимуществах Чуриха и в том, что лишь некроманты умеют по-настоящему любить жизнь, Анри оставила ложе. Накинув поверх ночной сорочки халат, любезно предоставленный гроссмейстером – не Фросин, с петухами, а новый, из тончайшего, светло-лилового шелка, с вышивкой гладью – она выглянула из дверей спальни. В коридорчике, застыв соляным столбом, ожидала худенькая дрейгурица. Рядом со служанкой, намертво перегородив проход, стояла огромная лохань, где грузно колыхалась темная вода. Цвет воды и колыханье, как если бы в неподвижной лохани кто-то ворочался на дне, смутили Анри, но виду она не подала.
Задумай гросс покушение на опасную гостью, он мог бы это сделать сто раз, и куда менее экстравагантным способом. Хотя, судя по складу характера Фроси, лохань с голодной каракатицей-вигилоедкой вполне в его вкусе.
– Большой живой товарищ расположен умыться? – радушно спросила дрейгурица, не меняя позы. Наготу поднятой скрывала лишь бахромчатая повязка на бедрах, обычная для чурихской обслуги. Пожалуй, раньше, в эпоху домогильного существования, сочетание тонкой талии и внушительного бюста у красотки сводило с ума толпы сластолюбцев. Да и сейчас, окажись рядом чародей с некро… с некоторыми наклонностями…
Неизвестно, кого бы выбрал озабоченный чародей из двух присутствующих здесь милых дам.
– Товарищ очень сильно расположен, – ответила Анри, строго-настрого запретив себе фривольность мыслей. Сказывались флюиды трехбашенного замка. И вообще, она всегда завидовала полногрудым.
Легко подняв груз, от которого заработал бы грыжу и портовый амбал, дрейгурица внесла лохань в спальню, после чего снова окаменела у зашторенного окна. Сунув палец в воду, Анри взвизгнула: вода оказалась ледяной. Шепотом браня хозяев, она тронула ладонями деревянные борта, выше ладоней уперлась лбом и забормотала «Inardescere passio», заговор, известный всякой деревенской ведьме как «Словцо для сугреву». Правда, далеко не всякая ведьма, применяющая «Inardescere…», была в курсе I-й дактильеры Пиросмани, ускоряющей действие четырехкратно. Но едва губы произнесли первые звуки, как на дне лохани шевельнулась каракатица, вода булькнула, содрогнулась, вскипела и сразу остыла до приятной температуры, шипя и пенясь, как молодое вино.
По спальне распространился дивный аромат лилий и асфоделей.
Мысленно извинившись
– Который час? – спросила она у дрейгурицы.
– Малые неживые товарищи часов не наблюдают, – с обычной приветливостью отозвалась та.
– Тогда принеси мою сумочку. Вон там, на книжном пюпитре.
Подойдя к пюпитру, дрейгурица, словно мим, пародирующий гвардейца на плацу, продолжила делать шаг за шагом, оставаясь на месте. В лице ее не дрогнуло ни черточки, губы по-прежнему складывались в улыбку, грудь приятно колыхалась. Но к пюпитру она не приблизилась ни на пядь.
– Ну что же ты?!
– Малый неживой товарищ идет.
– В каком смысле?
– В указанном большим живым товарищем. Спасибо за внимание.
Анри едва не сообщила малой неживой товарке, что она думает о дрейгурах в целом и о грудастой идиотке в частности. Но вовремя сообразила, в чем дело. На служебной коннекс-пудренице лежал ряд заклятий, наложенных лучшими карменторами «двух Т»: анхуэсцем Хосе Лисаррабенгоа и Гарсиа Кривым, гениями рунного частокола. Заклятье «окольных троп», на жаргоне вигов – «околесица», расположенное в третьем внешнем пучке, не позволяло мертвецу, восставшему или поднятому, без особого разрешения прикоснуться к артефакту трибунала: даже укрытому в сумке, ларце или проглоченному крупным рогатым скотом. Самые добрые намерения, питаемые живым трупом, тем не менее мостили ему дорогу скатертью-самокруткой, пока он не поворачивал вспять или не терял остаток сил, падая вблизи недоступной цели.
Сотворив блокирующие пассы, Анри замкнула третий пучок на себя.
– Малый неживой товарищ идет, – повторила дрейгурица, сделала решающий шаг, взяла сумочку и отнесла вигилле. – Малый неживой товарищ выполнил приказ с честью. Малый неживой товарищ гордится собой. Спасибо…
– Да-да, я знаю. Спасибо за внимание.
– …за внимание.
На крышке пудреницы, повинуясь волевому пинку, проступил диск солнца с двумя лучами, растущими из центра диска. Лучи задумчиво трепетали, нащупывая верное положение. Судя по их дрожи, полдень миновал примерно полтора часа назад. «Славно вздремнула!» – в очередной раз порадовалась вигилла, и внезапно поняла, что смущало ее во время купания.
Дрейгурица была жгучей брюнеткой!
– Агнешка, берегись!!!
Рыжий хомолюпус орал так, что его наверняка услышали даже покойники в Чурихе.
У барона заложило уши, как от близкого взрыва пироглобулы. Но предостережение опоздало. Каменная крошка личин осыпалась с коней, скрытых чарами от досужего взгляда, – и клин черных всадников врезался в ряды белых, опрокидывая, сминая, перемешивая два враждующих цвета. Причудливые иероглифы битвы, жестокой и скоротечной, испятнали картину. Сходным образом, пачкая тушью альбомный лист, подписывался в старости знаменитый график Вайда Мейнен, создавая цикл офортов «Para bellum».