Приют героев
Шрифт:
Облако пыли окутало перекресток, скрыв происходящее.
– Деточки!..
– Дамы и господа! Прошу всех оставаться на месте. Я могу вас не узнать.
Конрад впервые слышал, чтобы человек говорил подобным тоном – отстраненно-властным, лязгающим, без интонаций. Так мог бы разговаривать железный голем или геральдический монстр с герба, обрети он дар речи. И, тем не менее, эти удивительные слова произнес Эрнест Ривердейл, граф ле Бреттэн, рассеянный старичок-теоретик.
В лице графа проступило жутковатое предвкушение счастья, настолько нечеловеческого, что оно выглядело скорее мучением, коверкающим черты, колдовством, превращающим лицо в морду. Ноздри затрепетали,
Порядок менялся от вдоха к выдоху, устанавливая правила и отвергая их по новому, извращенному разумению.
Ривердейл-старший с проворством гарпии взлетел на седло своей лошади, присев враскорячку и нелепо расставив руки. Лопатки графа вздыбились, оттопырив ткань камзола; по телу прошла череда судорог, и ле Бреттэн упал в дорожную пыль, мягко приземлившись на четвереньки. Он касался земли коленями и локтями; пальцы левой руки сжаты в белый от усилия кулак, лишь мизинец торчит острым сучком. Нелепый мизинец почему-то ужаснул барона больше всего. У Конрада перехватило дыхание, ему было мерзко даже смотреть, как граф стремглав несется по склону холма. Вряд ли кто-то из лже-квесторов сумел бы догнать неуклюжего старичка верхом: самый резвый скакун пасовал перед Ривердейлом.
Но отнюдь не фантастическая быстрота, с которой двигался граф, вызывала в желудке спазмы и заставляла глаза слезиться, лишь бы не видеть творящегося непотребства. Что-то разладилось в теле ле Бреттэна. Искажение на бегу искало удобоваримую форму, с неумолимостью рока приближаясь к перекрестку. Его сиятельство бежал на двух, на трех, на четырех конечностях; несся прыжками над землей, высоко взлетал в воздух, двигался боком, по-крабьи, оставляя за собой густой шлейф пыли. Он горбился сильнее, чем Рене, потом вдруг вытягивался в струну, скособочась, исполнял головокружительные кувырки…
Глаза отказывались видеть подобное.
Барон не знал, каким чудом заставляет себя смотреть.
На бегу в руках графа возникли два клинка: короткая, очень широкая шпага и дага с вычурной гардой. Миг – и клинки превратились в размытые окружности, с мерцанием вращаясь во всех возможных и невозможных плоскостях. Сходным образом вращались на лету метательные «астры» Рудольфа Штернблада, но здесь еще и руки старика изволили выворачиваться под немыслимыми углами, пренебрегая возможностями суставов.
Казалось, в лице графа проклятие перекрестка Чума обрело материальное воплощение.
От такого зрелища Конрада замутило еще больше. Он испугался, что его сейчас позорно стошнит прямо перед спутниками, но, к счастью, в этот момент чудовище, закусив дагу зубами, врезалось в гущу свалки на перекрестке.
Кого другого сей факт оставил бы равнодушным – в конце концов, отчего бы служанке не оказаться брюнеткой, или шатенкой, или вовсе обритой наголо?! Но опытной мантиссе цвет волос дрейгурицы говорил о многом. В памяти всплыл «Заупокойный корпус» – самый опасный, самый рискованный свод мантуалий, регламентирующий связь между поведением мертвеца, посланного к объекту чужой волей, и ближайшими событиями жизни
Посланный мертвец в наличии.
Чужая воля в наличии.
Объект в наличии.
И финал: если мертвец-мантуал – брюнет, значимость примет усиливается втрое!
Итак, что мы имеем с дрейгурицы? Мертвец стоит за дверью – жди дорогих гостей. Мертвец входит в дом – гости торопятся и спешат, боясь опоздать. Мертвец дарит стоячую воду – кого ждешь, можешь не дождаться. Мертвец идет по приказу и берет с разрешения – сложный комплекс косвенных намеков: пора встать солнцу с востока, время не ждет, тот, кому ночью снился балкон, должен выглянуть в окно…
Овал Небес!
Балкон во сне.
– Раздвинь шторы! Немедленно!
Двигаясь, как героиня оперы Винченцо Беллини «Сомнамбула», дрейгурица с убийственным аккуратизмом отодвинула сперва левую штору, затем – правую, добилась красивого расположения складок и принялась подвязывать шторы витым шнуром. Анри готова была убить служанку по второму разу. А заодно и эстетов-чурихцев. Из окна открывался знакомый до оскомины вид: берег моря, скалы, парус в волнах и буревестники в тучах. Парус издевательски то исчезал, то появлялся, словно окно колебалось, выбирая: четное оно или нечетное?
– Открой окно!
Убийственно долго возясь со щеколдой, дрейгурица наконец распахнула створки. В спальне заметно посвежело, по коже Анри пробежали зябкие мурашки. Увы, наблюдаемый пейзаж не изменился: скалы, море, парус. У гроссмейстера Эфраима были свои представления о красоте. Сосредоточась, вигилла быстро выяснила, что не в силах снять аппликативный морок. Для этого требовался допуск; в противном случае чуры-хранители, которых в Чурихе расплодилось с избытком, растаскивали стирающие чары по углам.
На всякий случай Анри напряглась, вцепившись в борта лохани.
Нет, в поединке между чарами и чурами победа осталась за последними.
– Балкон! Здесь есть балкон?
– Малый неживой товарищ имеет удовольствие заявить…
– Короче!
– Малый неживой…
Торопиться в Чурихе не умели. Пришлось дождаться, пока дрейгурица завершит накатанный пассаж до конца, и выяснить причину удовольствия малой неживой. Балкон в гостевой спальне имелся. Выпрыгнув из лохани, набросив халат на голое тело, забыв подпоясаться и вихрем вылетая на балкон, вигилла молила Вечного Странника об одном: чтоб с балкона открывался реальный, настоящий вид, а не треклятая маринелла с парусом!
Ее молитва была услышана.
Вцепившись в перила и чувствуя себя ожившим персонажем сна, Генриэтта Куколь смотрела и не знала: радоваться ей или бить тревогу?
Ослушаться барон и не подумал. Сказано Ривердейлом: «Всем оставаться на местах!» – значит, остаемся и смотрим издали. Дело не в том, что знатностью рода граф превосходит барона; и старшинство лет тоже не в счет. Объявись на холме хоть восставший из могилы Губерт Внезапный, герцог д'Эстремьер – дворянин и обер-квизитор Бдительного Приказа, барон вряд ли избрал бы путь слепого подчинения его сумасбродному высочеству!