Приют одинокого слона
Шрифт:
Вот если бы можно было учредить свою газету - яркую, красивую, с интересными статьями, кроссвордами. Газету, в которую потянется муравьиная тропа клиентов. Причем газету бесплатную. Вытащив которую из почтового ящика, никто не стал бы выбрасывать ее вместе с другим рекламным хламом. Потом прикупить новое оборудование, самим делать рекламные ролики, пусть сначала для кабельного телевидения. Веб-дизайнеров нанять... Но для этого нужны деньги, деньги, деньги...
Макс тряхнул головой, в которой недовольно заворчала залитая было кефиром боль, и перечитал факс.
Что ж, видимо, никуда от этого не денешься.
Он заказал по телефону
– Ширялась ли ты на ночь, Дездемона?
– поинтересовался Макс. Вся эта наркотическая карусель закрутилась так давно, что плакать по этому поводу уже не имело смысла, а черный юмор помогал справиться с раздражением и чувством безысходности.
– Не пойман - не кайф!
– фыркнула Лора в своей обычной манере - как морской котик.
– Говори, а то у меня процесс.
– Процесс надо или закончить побыстрей, или отложить. Двадцать четвертого летим в Прагу. Савченко предлагает мировую.
– А причем здесь Прага?
– капризно спросила Лора.
– Он зовет нас всех туда. На Новый год и оба Рождества. Я уже заказал билеты.
– А меня можно было спросить? Может, я не хочу?
Впрочем, голос ее звучал не слишком категорически.
– А почему ты не хочешь?
– устало поинтересовался Макс, прикидывая, не начнет ли его тошнить, если попробовать закурить.
– Почему?.. Ну... Потому что он свинья, - неуверенно пробормотала Лора.
– Я не спорю. Свинья, - голос Макса вдруг стал жестким и безапелляционным.
– Но мы поедем. Так что собирайся. Не забудь вечернее платье и что-нибудь для гор. Он там дом купил. Сходи поищи какой-нибудь лыжный комбинезон. Или что-то в этом роде.
Положив трубку, Макс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Лорка, Лорка...
Макс с детства был бабником. Впервые он влюбился в младшей группе детского сада. Сразу в двух девочек, а еще - в нянечку и в маму друга Ромки. И с тех пор любил всех женщин без исключения: красивых и не очень, умных и дурочек, высоких, маленьких, худых, толстых, блондинок, брюнеток - в общем, всех. Любил за то, что они женщины. За то, что не похожи на мужчин. В каждой было что-то нужное, интересное ему. Понимая что любить всех женщин можно только в самом общем смысле, Макс тем не менее стремился довести число тех, кого любил в смысле более узком, до возможного абсолюта.
Он легко знакомился, легко влюблялся, легко расставался, как только на горизонте появлялся новый объект. Проблем с девушками у него не было никогда. Мало того, что Макс был весьма хорош собой, остроумен и хорошо воспитан, он был к тому же если не богат, то вполне обеспечен. Но самым главным достоинством Макса было то, что он принадлежал к самой приятной для женщин разновидности бабника: не пошлый соблазнитель Ловелас, не исследователь-коллекционер Казанова, а Дон Жуан, пусть недолго, но пылко и искренне влюбленный в каждую новую подругу так, будто она первая и последняя женщина в его жизни.
Макс помнил всех своих возлюбленных и каждой из них был благодарен. В свою очередь женщины, ни одну из которых он не обидел, легко прощали ему разрыв. Макс умел повернуть ситуацию так, что они были уверены: инициатива исходит от них. И даже слегка мучались угрызениями совести. Но так или иначе, все его дамы вспоминали о нем хорошо.
Все, кроме одной.
Ее звали Майя. И она,
Для Макса зенит чувств к Майе уже миновал, и ее жертва была ему не нужна. Поняв это, она долго еще не могла смириться и в отчаянье пыталась достучаться до него, чтобы вернуть хоть что-то. То, что совсем недавно было таким легким, ярким и приятным, стало для Макса в тягость. Ночные звонки, слезы, упреки, бесконечные письма, навязчивым лейтмотивом которых по-комариному звенело "а помнишь?.."
Наконец Максу все это осточертело, и хотя он никогда еще так не обращался с женщинами, вынужден был поступить с ней достаточно резко. Майя плакала, вешалась ему на шею в прямом и переносном смысле, но в конце концов все же ушла, пожелав на прощание испытать то же самое: влюбиться в бессердечную стерву, которая будет крутить им как захочет, а он - целовать ее в попу, лишь бы не ушла.
Макс посмеялся над этим и забыл. А через год, прогуливаясь по Невскому вместе с Генкой, с которым близко сошелся на почве пристрастия к женскому полу, познакомился с Ларисой. С Лорой.
Она продавала свои картины. Но делала это так, словно искала покупателя для себя, любимой. В том, как эта крашеная (корни волос предательски темнели) блондинка с формами Мерилин Монро поводила глазами вслед проходящим мужчинам, переносила тяжесть тела на обтянутое узкими джинсами бедро, жеманно стряхивала пепел с сигареты, было что-то от потаскухи со стажем. Макс, который таких не то чтобы совсем не любил, скорее любил меньше других, почему-то застыл рядом с ней, переводя взгляд с аляпистых картинок на их создательницу и обратно. Тщетно Генка дергал его за рукав.
– Вас что-то заинтересовало?
– приподняла брови девушка.
Генка отвернулся, скрывая усмешку.
– Н-не знаю, - неуверенно промычал Макс: картины были не менее вульгарны, чем художница.
– У меня есть и другие. В мастерской. Если захотите посмотреть - позвоните, - она протянула кремовую визитку.
Дальше все было банально до оскомины. Лора поселилась у Макса, который жил в огромной четырехкомнатной "сталинке" на Московском проспекте. Она бесцеремонно заняла одну из комнат, превратив ее в мастерскую. Бардак в ней был такой, что Макс боялся туда даже заглядывать. Тем более Лора терпеть не могла, когда кто-то мешал "процессу". К своему творчеству она относилась более чем серьезно, и, что удивительно, ее "шедевры", большей частью разномастные кляксы на блеклом фоне, находили ценителей.
Макса всегда удивляло: почему одни, на рисунках которых человека нельзя отличить от ночного горшка, считаются художниками, а про других говорят, что они всего лишь умеют рисовать, хотя их картины не в пример лучше. И только теперь, наблюдая за Лорой, он понял: художник (равно как и музыкант или поэт) - это не тот, кто умеет рисовать (играть, сочинять), а тот, кто искренне считает себя художником, и главное - может заставить поверить в это других. Дело в той особой энергетике одержимости, которую художники вкладывают в свои порой бредовые творения.