Приют одинокого слона
Шрифт:
– Твою мать!
– Оксана со злостью пнула ногой резную балясину.
– Слушайте, а где Мишка с Лидкой?
– пришел ей на выручку Вадим.
– Давайте уж и их заодно спросим.
В комнате Одинцовых не оказалось. Кое-как заправленная постель, скомканное полотенце в кресле, разбросанная по стульям одежда впер е мешку с косметикой, глянцевыми журналами и фантиками от конфет. В углу разинул пасть один из гигантских чемоданов,
– Наверно, они внизу, куда им еще деваться.
– Если, конечно, Лидочка, не захотела посмотреть на горы, - хмыкнула Лора.
– Хотя...
– Послушай, а что ты имела в виду, когда говорила об этом ночью?
– Вадим вспомнил, о чем хотел ее спросить.
Но ответить Лора не успела, потому что снизу раздался истошный визг. Не сговариваясь, все четверо бросились к лестнице.
* * *
26 декабря 1999 года
– Вон там площадь И Пэ Павлова. Того самого, который резал собачек. Честное слово, так и называется: И Пэ Павлова. И станция метро. А там улица На бойишти. Туда мы и едем.
Генка, похоже, отошел и от вчерашнего и от утреннего, потому что болтал вполне бойко.
– Что значит "У калиха"?
– спросил Миша.
– "У чаши". Чаша - это символ гуситов. Хотя пивная эта, конечно, не такая старая. Просто стилизована под старину. Все это описано у Гашека, если вам известно, кто это такой. И даже есть портрет Франца Иосифа.
– А пиво там какое? Плз*ньское?
– вполне мирно поинтересовалась Лора.
– Не плз*ньское, а п*лзеньское, - взвился Генка.
– На л ударение, а не на е. Меня аж колотит, когда слышу: Брн*, Плз*нь.
– Начинается, - вздохнула Лора.
– Ну и колотись себе на здоровье, пока башку не пробьешь.
Они остановились у ничем не примечательного с виду здания и вошли в пивную. Густой табачный дым, гомон, музыка. Длинные деревянные столы, за которыми сидела вполне респектабельная публика, такие же длинные деревянные скамьи. Беленые стены, на которых красовались изображения Швейка и всевозможные надписи. Официанты, которые словно чудом сохранились с прошлого века. Вадим с жадностью впитывал в себя впечатления, словно пытался навсегда запечатлеть в памяти самую крохотную деталь.
– Вон туда, в уголок, - Генка кивнул на стол, из-за которого вставала шумная компания. Вадим успел заметить, как они распихивают по карманам картонные подставочки под кружки с изображением все того же Швейка, и подумал, что это, наверно, туристы.
– Это Франц Иосиф? Австрийский император?
– Вадим кивнул на портрет малосимпатичного субъекта.
– Йозеф, - поправил Генка.
– А вон там видишь оркестрион? Он играет "Za Cis*?e P*na", то есть "За господина императора" - австрийский гимн. Ладно, что закажем к пиву? Мясные крошки в томатном соусе?
– он подмигнул Вадиму, прекрасно понимая, что для остальных его юмор недоступен.
– Ладно, шучу. Рекомендую
– Фы-ы!
– скривилась Лора.
– Мы уже это попробовали. Здесь есть какое-нибудь копченое мясо?
После первой же кружки замечательного, как сказал Миша, оптимистического "Праздроя" веселье пошло как по маслу. Тем более Савченко молчал. Он почти ничего не ел, только часто прихлебывал пиво из высокой кружки.
– Ты же за рулем, - спохватился Вадим, который сидел рядом с ним.
– Плевать!
– мрачно буркнул Генка.
– Вызовем такси.
– Не влезем.
– Плевать! Вызовем два такси.
– А машина?
– Оставим здесь. Завтра заберу.
– Не угонят?
– Во-первых, ее можно угнать только тягачом, а во-вторых, она застрахована. Если что, Хлапик не обидится. Просим вас, - он махнул официанту, - Jeste pivo, uzenИ а okurkovЩ salАt7.
Стопки картонных подставочек перед ними росли. Пиво пилось как-то легко и незаметно. Копченая свинина таяла во рту. Макс очень быстро набрался и дремал, положив голову на руки. Лора танцевала вот уже третий танец подряд с каким-то толстопузым чехом пенсионного возраста. Чех подпевал музыке: "Тра-ла-ла-ла!", а руки его так и норовили сползти с Лориной талии чуть ниже. Сама Лора только довольно хихикала. Оксана и Лида оживленно что-то обсуждали, вполне возможно, что перемывали кости Лоре. Миша глазел по сторонам.
– Я пытаюсь представить себе, что я Швейк, - пояснил он.
– Но не получается.
– Скажи, Вадик, - вдруг тихо и очень серьезно спросил Генка, наклонясь к нему.
– Что ты думаешь о... смерти?
Он спросил это так, словно интересовался его мнением о своей новой подружке.
– То есть?
– не понял Вадим.
– Ну что тут непонятного? Что ты думаешь о смерти? Какая она?
– Ты в философском плане или в практическом?
– пытался отшутиться Вадим - уж больно неподходящей показалась ему эта тема здесь, в шумном, прокуренном кабачке, над кружкой пенного пива.
Но Савченко был не расположен шутить. Его глаза блестели каким-то фанатическим блеском. Вадим снова вспомнил сцену во дворике.
– Во всех, Вадик, во всех смыслах. Скажи, ты веришь в Бога?
– Верю, что Бог есть, но в церковь не хожу. Принципиально. Как и большинство. Мне кажется, верить можно и так, без топтания в Боговой прихожей.
– А вот я не верю. Жаль, но не верю. Не могу.
– Почему жаль?
– Потому что тому, кто верит, легче умирать. Так все-таки, что ты думаешь о смерти?
– настаивал Генка, вцепившись в Вадимов рукав.
– Да ничего особенного. Тело сгниет, душа останется. Только и всего.
Вадиму было что сказать о смерти. Не то чтобы он был так увлечен этой темой, но в силу профессии не мог о ней не задумываться. И все же говорить об этом всерьез с Генкой, зная, что тот действительно скоро умрет - долго ли живут наркоманы!
– никак не мог.
– И тебе не страшно?
– Страшно, конечно. Но я не думаю об этом. Стараюсь не думать.
– Как можно не думать?
– возмутился Генка.
– А может, ты выйдешь отсюда, и тебя собьет грузовик с отказавшими тормозами. Или вот возьмешь сейчас, сию секунду, и поперхнешься пивом.