Приз
Шрифт:
— Пожрать дашь?
— Открой холодильник, возьми, что найдешь.
— Слышь, Шама, а чего у тебя до сих пор прислуги нет?
Серый присел на корточки перед открытым холодильником и глубоко задумался.
— Приходит одна тетка, два раза в неделю, убирает квартиру, — тусклым голосом ответил Приз.
— Надо, чтобы каждый день, чтобы жрачку готовила, все покупала. Бли-ин! Да у тебя здесь одни йогурты и трава! Ты чего, на диете, что ли? — он мерзко, нагло заржал.
Призу захотелось ему врезать. Было бы удобно дать пинка сзади. Вова представил, как его друг
— Ну так чего насчет пожрать-то? — Серый встал, полотенце скользнуло на пол, он наступил и не заметил.
— Подними! — тихо сказал Приз.
— Что? — белесые брови Серого поползли вверх.
— Подними полотенце.
Возможно, если бы Приз промолчал, Серый сам спокойно поднял бы полотенце, отнес в ванную и не обратил внимания на эту ерунду. Но что-то вдруг произошло. Легкая ледяная молния пробежала между ними.
— Я тебе что, шестерка? — сказал Серый и криво усмехнулся.
Приз замер. Такое было впервые.
— Подними, — повторил он и сжал кулаки.
Серый был сильней физически, но никогда раньше это не имело значения. Работало нечто совсем другое. Много лет назад, когда все они были детьми, Шаман стал главным потому, что он Шаман, и никому не приходило в голову сомневаться и обсуждать это.
Но сейчас вдруг какая-то пружинка лопнула у него внутри, и до слуха Серого донесся тонкий жалобный звон этой пружинки. Все вроде бы по-прежнему, но уже не так, как было.
«Я жил без своего перстня, и ничего. Что же теперь? Почему он смеет так нагло усмехаться? Сволочь, я ведь убью тебя! Ну давай, гнись, гнида, чего ты ждешь?»
В детстве у Шамана случались истерики. Он катался по земле, выл, вопил, грыз зубами все, однажды даже разгрыз до кости собственную руку.
Когда они были детьми, друзья реагировали на эти припадки с суеверным страхом, собственно, из-за них его и стали называть Шаманом. В эти минуты он становился для трех деревенских мальчиков сказочным персонажем, колдуном, Змеем Горынычем, злым, но жутко интересным. Серый, Миха, Лезвие воспринимали его истерики как мощные выплески той дикой таинственной энергии, которую чувствовали в нем постоянно и которой привыкли подчиняться. В минуты приступов он делался невероятно сильным. Исчезали боль и страх. Если он начинал драться, то мгновенно побеждал. Правда, потом дрожал от слабости и обливался холодным потом.
С возрастом суеверное почтение друзей к загадочной истерии постепенно остывало. Чутье вовремя подсказало Шаману, что еще немного и очередной припадок вызовет у них только насмешку. Достаточно одной кривой улыбочки, спокойного скептического замечания, и весь его авторитет рухнет.
Он научился держать себя в руках и выпускать волны бешеной энергии другими способами, регулировать их, использовать, как элемент публичной игры. Для этого хороши были роли в сериалах, экстремальные шоу и политические дебаты.
Его друзья взрослели. Но толпа, публика, оставалась вечным ребенком, для которого истерические заклинания
Дядя рассказывал ему, как нацисты заряжались магической энергией, сколько было у них разных ритуалов и оккультных штук. Им помогали кинжалы, перстни, сама свастика, древний индийский символ солнца, вечного движения, и еще черт знает что.
Больше всего маленького Шаму заинтересовала история с копьем Лонгина. Лонгин был римский легионер. По легенде именно он наконечником своего копья пронзил сердце Христа на кресте. Когда Адольф Гитлер был совсем молодым, он увидел это копье в Вене, в музее, прикоснулся к нему и зарядился магической силой, которую все в нем чувствовали потом, до конца его земной жизни, и чувствуют до сих пор, хотя он умер почти шестьдесят лет назад.
Дядя Жора считал это сказками, бредовой мистикой, но рассказывал с удовольствием. Маленький Шама слушал, открыв рот, и запоминал.
Через много лет он услышал эту же историю от писателя Льва Драконова. Драконов не считал мистику бредом, знал значительно больше, чем покойный дядя Жора. Он рассказывал о нацистских экспедициях на Тибет, о подвалах Гиммлера, в которых работали алхимики, о теории космического льда и четырех лун, об оккультных обществах «Тиле» и «Аненербе». Огромный архив «Аненербе» был тайно вывезен в СССР после войны и изучался в секретных лабораториях НКВД. Архив «Тиле» бесследно исчез, возможно, его уничтожили сами нацисты, чтобы он не попал в руки врагам.
Однажды Драконов обмолвился Призу, что во Франкфурте живет его старый знакомый, бывший репортер, у которого неплохая коллекция всяких нацистских магических штуковин. Вове очень захотелось посмотреть и потрогать.
— Никаких проблем, — сказал Драконов, — можешь сослаться на меня.
Он дал Вове телефон Генриха Рейча, адрес его магазина на Вагнер-штрассе. При первой же возможности, когда выдалось несколько свободных дней, Приз отправился в Германию и вернулся с платиновым перстнем на мизинце.
О докторе Отто Штраусе он знал, что это был личный врач Гиммлера, который проводил научные опыты на заключенных в концлагерях. Только это, и ничего больше. Но сам доктор его не особенно интересовал. Для него главным был перстень. Он почувствовал родную, целебную энергию, исходившую от маленького кусочка металла. Уже через неделю после поездки во Франкфурт он вообще забыл, кому прежде принадлежал этот магический предмет. Для него перстень стал недостающей частью его собственного тела. Вот не было, а теперь появился в свой срок, как зуб мудрости.
С перстнем он казался себе мудрей и спокойней. Истерики уже не клокотали внутри, не требовалось никакого напряжения, чтобы сдерживать их и направлять в правильное русло. Они сами направлялись, куда надо. Даже физически он стал крепче и здоровей. Очистилась кожа, заблестели и перестали лезть волосы. Лучше заработал желудок. Уже не надо было столько времени мучить себя занятиями на тренажерах и соблюдать такую строгую диету. Он не толстел, даже если позволял себе есть больше, чем обычно, и не пьянел от спиртного.