Приз
Шрифт:
Правда, произошла одна накладка. Булька пришел в себя раньше, чем они рассчитывали, увидел труп, обнаружил в руке дубинку, рядом портфель. Заметался в панике, выскочил из подъезда, успел выбросить дубинку в один мусорный контейнер, портфель в другой. Серебряную ручку и кредитку товарищи предусмотрительно сунули ему в карман, поэтому их он нашел только через сутки, когда окончательно пришел в себя. Но сообразить, как к нему могли попасть эти два предмета, он сумел значительно позже.
«Уже после того, как Бульку задержали по подозрению в убийстве, был найден портфель Драконова. Дубинку отыскать не удалось. Без орудия убийства все выходило не так гладко, как хотелось. А тут еще к
К этому моменту Булька всем надоел, особенно Лезвию. Вова постоянно попрекал своего друга тем, что дело еще не закрыто. Когда Лезвие узнал, что Приза допрашивал майор Арсеньев, он разозлился, быстро поговорил, с кем нужно, заплатил, сколько нужно, и на следующую ночь Булька повесился в камере, оставив записку, какую нужно.
В итоге комбинация с Драконовым и Булькой получилась вполне аккуратная. Но Приза тошнило от того, что Лезвие все решает сам. Драконова он счел нужным убрать.
А Василису Грачеву — нет. Сдвинуть его с мертвой точки было невозможно. И Приз решил пойти в обход, использовать Миху.
Михе не надо было ничего объяснять и доказывать. Он просто дал ему адрес и две фотографии. На одной было лицо Василисы, на другой — рука с перстнем. Он знал, что Миха сделает все грубо, но быстро. Это его устраивало.
Как раз сегодня ему позвонил, наконец, Рики и сказал, что все хорошо. Деньги скоро будут, правда, пока небольшая часть. Хотелось полноценно порадоваться, почувствовать себя триумфатором, отметить наедине с самим собой начало нового этапа своей великой жизни. То, что до сих пор где-то рядом все еще дышит этот маленький ядовитый «лютик» с его перстнем на пальце, отравляло радость победы.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Рики разбился насмерть. Если бы прыгнул чуть дальше, на глубину, мог бы выплыть, выжить. Но не рассчитал. Впрочем, никто никогда не узнает, что творилось у него в голове в тот момент.
Факт его встречи с двумя саудовцами, зафиксированный на видео, был для него двойным приговором. Если бы ему удалось сбежать от полиции, его бы нашли и убили свои. Он их подставил. Предал. Пусть случайно, неумышленно. Товарищи из «Врила» не стали бы слушать оправданий.
Рики не мог не понимать этого.
Оригинал записи переговоров в арабской кофейне Кумарин отдал сотрудникам Интерпола. Копию они с Григорьевым просмотрели дважды, прослушали запись своего разговора с Рики в ресторане. Кумарин совсем скис.
— А вы ожидали, что он сразу назовет страну и имя? — спросил Григорьев, глядя на своего шефа с состраданием и чувствуя себя не лучше, чем он.
— Я не ожидал, что он сразу выпрыгнет с балкона.
— Ну, что теперь делать? Кто мог такое представить?: — Мы нарочно выбрали этот ресторан, решили, что скалы надежней любой охраны. Вы говорили: охрану он заметит и спокойного разговора не получится Вот вам и спокойный разговор! Мы с вами все провалили, понимаете?
— Невозможно все время выигрывать. Иногда случаются провалы.
— Но не такие глупые провалы! Этот мальчик-девочка был у нас в руках. Когда вы познакомили меня с ним, я решил: он сразу потечет, захнычет, станет торговаться.
— Да, мне тоже так казалось.
— Вот именно что — казалось! Вы имели право на ошибку. Я — нет. Я знал, что такое «Врил». Я обязан был просчитать все варианты. Мы, два
— Погодите, Всеволод Сергеевич, а саудовцы? Их арестуют. Они заговорят. И потом, можно отследить по банковскому счету.
— Не надо. — Кумарин раздраженно поморщился, — не факт, что саудовцы заговорят, они могут долго нудно торговаться, выдавать информацию мелкими порциями, и когда дойдет очередь до Приза, неизвестно. Если вообще дойдет. Сейчас, знаете, довольно часто посредники такого уровня, как эти саудовцы, погибают в тюрьме от разных неожиданных хворей, не успевая раскрыть рта. Что касается денег — это почти безнадежно. Никаких денежных операций саудовцы пока не производили. Мы с вами придумали этот блеф для Рики. Вы, надеюсь, понимаете, что сразу после переговоров никто не побежит в банк. Им достаточно просто сообщить номер счета кому-то другому, и сделать это они могут легко и незаметно, даже при интерполовской наружке.
— Рики звонил кому-то, сообщал о результатах переговоров, — вспомнил Григорьев, — можно проверить через телефонные компании.
— Уже проверили, — покачал головой Кумарин, — он звонил в Москву, на номер, который был куплен во Франкфурте и записан на его имя.
— То есть он звонил в Москву самому себе, — растерянно пробормотал Григорьев, — надо же, даже это предусмотрели. Ну хорошо, зато теперь у вас есть веские основания организовать за Призом наблюдение по полной программе, используя могучие возможности вашей структуры.
— Авось что-нибудь нароем, — усмехнулся Кумарин.
Григорьев закурил. Они сидели в полутемной гостиной у распахнутой двери балкона. Перед ними была ночь, море, небо, дымчатый профиль скалы, тонкий месяц, как открытая скобка. Шуршали волны, покачивались яхты и катера, стоявшие в бухте на якоре. В толще тяжелой подвижной воды лениво переливались разноцветные огни, слышалась музыка, далекий смех ночных купальщиков.
— Всеволод Сергеевич, по-моему, мы с вами тихо сходим с ума. Вова Приз — тень, миф. На самом деле нам обидно, что наши соотечественники так легко покупаются на дешевку, и мы пытаемся доказать сначала себе, потом им, что он все-таки личность, а не пустышка.
— Дайте ему власть, и тогда все увидят наконец, какой он дурак, — улыбнулся Кумарин, — так о Гитлере говорили в конце двадцатых годов интеллектуалы, снобы, вроде нас с вами. Интеллектуалы болтали, а толпа делала свой выбор.
— Ну в случае с Призом о выборе толпы говорить рано, — перебил Григорьев, — пока есть только футболки и бутылки с портретами. Сегодня это портреты Приза, завтра будут чьи-то еще. Никакой конкретной политической программы, и даже партии, нет.
— Как нет? А «Свобода выбора»? — усмехнулся Кумарин. — Сегодня это американское лобби, завтра — чье? Или вы думаете, что демократы не могут поступиться принципами? А что касается программы — так и у германских нацистов ее не было. Только порядок, дисциплина и личность Адольфа Гитлера. Еще был напор, наглость, мощный пиар. Багровые лозунги, пропагандистские фильмы, патефонные пластинки с речами фюрера в каждом немецком доме, бесплатно. Сам фюрер в самолете над Германией, в день по три города, десятки речей, сотни, тысячи пожатых рук, слезы умиления, дети с флажками. Нет, Андрей Евгеньевич, футболки и бутылки с портретами — это не так безобидно, как вам кажется. Это только начало.