Призмы
Шрифт:
Итак, анекдотически-фантастические сюжеты вырастают у Талми из весьма реальных местных обстоятельств. В другом рассказе некая теплая яффская компания едет на автомобиле в Иерусалим. О занятиях пассажиров ничего не сообщается. Зато есть сведения об их приятеле, к которому компания заворачивает по дороге: Шломо Акила, то есть Шлома Грыжа, как его ласково зовут дружки за надрыв на работе, только что прибыл на родину из Франкфурта после пятилетней отсидки у немцев. За гастрольную торговлю наркотиками, как легко может догадаться израильский читатель. Жена Шломо Грыжи, дражайшая Лея Хромоногая (которая уже не хромает, так
Натура дружков Шломо Грыжи велит им свернуть к его дому, чтобы поприветствовать героя Франкфурта и пожать его лапу, наконец-то выпорхнувшую из наручников. И они сворачивают с пути, хотя дали себе зарок ехать прямо в Иерусалим и никуда больше.
Почему такой зарок? А потому, что та же натура велит им съездить в Иерусалим на молитву у Стены Плача.
Каждое утро в Яффо начинается у них с покаянных рассуждений: жить на Святой земле и ни разу еще не побывать у самой что ни на есть святыни — это же надо!..
Услыхав, куда направляются гости, дражайшая Лея Хромоногая всплескивает руками: всегда мечтала спаломничать в Иерусалим. Видит Бог, сподобивший ее стать чудом уголовной медицины! Правда, герой Франкфурта, лично обнеся лимонадом дорогих гостей, приказал ей никуда не ехать, а бежать на кухню готовить мощный завтрак. И потом, женщине, которой привалило повторить с мужем медовый месяц, как не похвастать такой удачей перед людьми? Шломо, кокетливо намекает Лея, то и дело ржет и встает на дыбы, как конь. Невозможно отлучиться.
Натура паломников немедленно клюет на такую увлекательную тему. Чтобы не опоздать в Иерусалим, они договорились не присаживаться, но после лимонада Хромоногая вынесла всем по мисочке пирожков со стручками молодой фасоли, а после пирожков вытащила три тяжелых медных блюда: с шашлычком, с бараньими ребрышками и с куриными сердечками.
Паломники в ужасе: третий год едут к Стене Плача, никак не доедут. Нет, сегодня, кровь из носу, доедут!
Герой Франкфурта в восторге. Он тоже поедет. Что за вопрос! Как не поехать к Стене Плача! Но нельзя же на пустой желудок!
Очень сильный довод.
Словом, от Шломо Грыжи компания возвращается в Яффо в первом часу ночи. Настроение такое приподнятое, что нельзя разойтись по домам, не заглянув в кафе. Чтобы немножко обсудить дела. Но дела — это на послезавтра, а назавтра — всем встать чем свет и ехать прямо в Иерусалим. И чтоб никаких больше фокусов!
Легко догадаться, что назавтра по пути в Иерусалим паломники заскакивают к Шломо с Леей. Вчера заехали, потому что нельзя не уважить друга, а сегодня — потому что нельзя не отблагодарить человека, оказавшего тебе гостеприимство. Не сказать хотя бы "мабрук" — есть такое хорошее арабское слово.
В полном соответствии с происхождением и жизнью персонажей "Яффских картинок" их речь пересыпана изюминами неподражаемого жаргона из смеси иврита с арабским. Эту, может быть, главную прелесть рассказов Талми, светящихся поэзией непричесанной правды, я не умею передать, как не могу перевести на иврит гнев бабелевского старичка Цудечкиса, выраженный в словах: "Какая нахальства!"
Что
У кого святое за душой имеется, у того оно никуда не денется. Не то что смачные, но быстролетные радости суетной жизни, увенчанные на сей раз большим чугуном с бобами нового урожая.
Фиеста
Мой знакомый старый крымчак, проживший здесь полвека, не смотрит телевизор и радио не слушает. Газету он с ненавистью отбрасывает, не раскрывая. Пир во время чумы! У него, старого большевика из сионистов, как и у других, сердце плачет! Разверни газету, он увидел бы рекламу мебельной фирмы "Шегем", которая понимает его чувства, но сама не отчаивается, о чем и сообщает аршинной надписью поверх диванов и буфетов.
"Пока все плачут, мы торгуем".
Соседняя реклама мистера Гольдберга тоже не унывает. Этот американец из Кфар-Сабы, который держит "кейтеринг" — обслуживание домашних празднеств, поставка угощения, напитков, скамеек, столов, скатертей, посуды, музыки в кустах, прожекторов на шестах и подносов, скачущих на официантах. Цена порции в зависимости от меню. Меню — в зависимости от кармана, вплоть до рабоче-крестьянского. Рабочие и крестьяне всего за каких-нибудь 15 долларов получают восемь салатов и пять мясных блюд с гарниром из слив и ананаса. Плюс фаршированная рыба. На тот случай, если среди гостей из наших американских евреев вдруг затесался гость из наших еврейских евреев.
Впрочем, и он налегает не только на рыбу, сколько на устриц и креветок. Умело следуя вкусам публики, новейший тель-авивский ресторан держит на каждом из трех своих этажей три разные моллюсковые кухни. На первом — кухня континентального Китая, на втором — острова Тайвань. На третьем — страны Японии.
Следуя другой ведущей в нашем обществе тенденции, ресторан пригласил на свое открытие не просто свадебного генерала, а старейшего актера "Габимы" Шломо Бар-Шавита. "Шлеймале", как зовет его тель-авивская публика с ее неудержимой склонностью к панибратству. Из бережного отношения к еврейским традициям и к своему тощему кошельку "Шлеймале" в жизни в рот не брал японских жареных червей во французском белом вине. А тут пришлось: народ хочет видеть своих художников, не отрываясь от пищи.
Так рестораны и кафе тягаются с театрами, которые в одном только Тель-Авиве единовременно предлагают десять драматических спектаклей и четырнадцать эстрадных представлений. Не считая ансамбля индейцев из Боливии. Есть еще и кино: одиннадцать картин, кроме тех, что крутят в городской фильмотеке, в городском музее, в клубах и посольствах. Затем вечер французской песни. Два вечера хорового пения самих посетителей под руководством профессиональных запевал. И, наконец, два смотра мод с развлекательной программой. Предприятия общепита, однако, не пасуют. Есть кафе, где вдобавок к изящным булочкам и пирожным вас угощают музыкой эпохи Ренессанса на старинных лютнях. Или эпохи средневековья на современных контрабасах. Возле тель-авивской набережной есть еще и бистро для испытывающих острый голод по драматическому искусству. Там можно сначала дать пищу душе, исполнив на эстраде пьеску собственного приготовления, а затем уже набить желудок.