Признание маленького черного платья
Шрифт:
– Представить что? – быстро спросил Госсетт, пересекая комнату и подходя к ней. Он положил ладонь поверх ее руки, и тепло его пальцев дурманило ей голову.
Пиппин ощущала смертельный холод с момента ареста Дэша, а теперь здесь был лорд Госсетт, предлагавший ей теплое, надежное пристанище. А в его глазах она видела такие глубокие чувства, что это тронуло ее.
– Это невозможно, – заявила она виконту, убирая свою руку. – Не сейчас.
– Я знаю, знаю, что время и место совершенно неподходящие, – проговорил тот. – Но
Пиппин покачала головой.
– Нет. Я слишком уважаю вас. – Намного больше, чем следовало. Она любит Дэша. Любила его с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать лет, и ее сердце принадлежало ему.
Но сейчас так много поставлено на карту. И что, если Дэша повесят?
Пиппин отвернулась и вытерла выступившие на глазах слезы.
– Слишком уважаете? – упорно настаивал лорд Госсетт, обойдя девушку и вручив ей без каких-либо церемоний простой льняной носовой платок. – Это многообещающе. Уважение – это намного больше по сравнению с тем, с чего начинают многие люди. Выходите за меня, леди Филиппа. Пиппин.
Она едва не посмотрела на него, когда он подобным образом произнес ее имя. Его серьезный тон пробуждал надежду, говорил о чем-то таком чистом и искреннем, что это причиняло ей душевные муки. Все, что девушка смогла сделать – это снова покачать головой.
– Я не могу.
– Почему нет? – спросил виконт. – Вы спасете свое имя, доброе имя своей семьи, от позора.
Это выглядело преувеличением. Ее отец был пьяницей и игроком, а младший брат готов был последовать по его стопам.
Но Госсетта, кажется, это не волновало.
– Брак со мной прекратит любое расследование вашего участия в его побеге из Маршалси. Вы спасете свою жизнь.
– А что насчет вас, милорд? – спросила она. – Что станет с вашим добрым именем?
Госсетт сделал шаг назад.
– Моим добрым именем?
– Оно будет запятнано. – Теперь пришла очередь Пиппин настаивать на своем. Она должна. Обязана это сделать. Если бы только я не…
– Не понимаю, каким образом мое имя будет запятнано, – сказал виконт, со всей уверенностью, порожденной поколениями аристократического воспитания. В случае Госсетта это было не высокомерие, но чувство понимания того, кем он является. Благородным человеком. – Брак со мной только…
Пиппин оборвала его.
– Прекратите. Пожалуйста, умоляю, перестаньте. Вы так ужасно затрудняете все это.
– Но в этом нет ничего трудного, – ответил ей Госсетт. – Не должно быть. Я не могу не думать о том, что произойдет с вами, если вы не… – он помолчал. – Не выйдете замуж и не обретете защиту.
– Мне не нужна…
– Но вам нужна защита, леди Филиппа. Нужна. Вам и вашему ребенку.
Ее руки легли на выпуклость живота, которая скоро будет заметна среди тщательно уложенных складок платья, которые до сей поры скрывали ее растущую
– Как вы…
– Из-за этого, – пояснил он, кивнув на ее руки, лежащие поверх живота. – Точно так же вы поступили прошлой ночью, когда были расстроены, и я в тот же момент понял, что вы носите его ребенка. – Он помолчал перед тем, как продолжить: – Но он потерян для вас, а я нет. И, Пиппин, моя дражайшая Пиппин, я хочу жениться на вас – ради вас самой и ради вашего будущего ребенка тоже.
Она снова покачала головой.
– Пока он в той камере, приговоренный к повешению, я не могу…
Госсетт обнял девушку и прижал к себе. Его объятия были нежными и успокаивающими, но произнесенным им слова поразили ее так, как не смогло бы удивить ничто другое.
– Что если я позабочусь о том, чтобы он оказался на свободе и благополучно покинул Англию?
Ларкен провел большую часть дня взаперти с Холлидрейком и Темплом, сочиняя отчеты и сравнивая заметки, чтобы убедиться, что в окончательной, официальной версии нигде не упоминаются имена Талли и леди Филиппы. Также предстояло позаботиться о безопасном возвращении Дэша в Лондон, и в придачу облегчить душу, выложив этим двоим всю правду.
О том, что Пимм приказал ему сделать. И что теперь он не собирается делать это, даже если это будет означать провал задания.
И все же, при свете дня провал казался более радужным началом его новой жизни, по сравнению с «честью» и «долгом», которые требовали от него король и страна.
И теперь, когда день угасал и приближался ужин, у него осталось одно-единственное дело. Найти Талли. И когда он ее найдет, то…
Что, черт возьми, ты собираешься сказать ей, Ларкен, когда найдешь ее?
Было так много причин пойти к ней и умолять о прощении, просить ее провести с ним остаток жизни, но также существовали и очень большие препятствия, возникшие между ними, такие же непреодолимые и тернистые, как заросли боярышника, составлявшие лабиринт.
Например, тот факт, что она совершила измену, освобождая Дэша.
Как и ты мог бы поступить, если бы не был так безрассудно упрям, возразила бы она в ответ.
Ларкен отмахнулся от этой мысли. Что там еще говорила Талли? О да. Как он мог забыть?
«Как вышло, что вы готовы убить друга? Неужели вы так относитесь к тем, кого любите? Легко расстаетесь с ними и забываете их в нескончаемых поисках чести? Я спрашиваю вас, сэр, какая честь может быть в убийстве?»
Его отец понимал, что такое настоящая честь – он ставил на первое место свою семью и сердце, цена не имела значения. Теперь Ларкен понимал, что отец отправился в Париж не для того, чтобы восстановить честь, а чтобы забрать свою дочь, завлеченный обещанием Авроры, что та передаст их ребенка под его присмотр.