Признание в ненависти и любви(Рассказы и воспоминания)
Шрифт:
Но ускорять события еще не хотелось, хотя задуманное становилось неотвратимым. Меня словно подпирало упорство: «Ага! Ну-ну!»
Местом явки Мария Черная назначила подножие «Потемкинской лестницы», как мы называли спуск по улице Карла Маркса до набережной.
Сестра попросила проводить ее, и мы, одевшись в лучшее, направились туда вместе. Шли, по-моему, держась под руку. Знали, что нужно разговаривать и вести себя как всегда, а еще лучше — идти одна за другой, не теряя сестру из виду. Так хоть, если что, кто-нибудь да спасется — под боком развалины. Однако шагали молча, то и дело сжимая друг другу пальцы.
По
— Обещаете? Значит, билет, можно считать, в кармане? — долетел до меня грудной голос женщины. — Тогда давайте сверим часы…
Галя вернулась домой позже. Застала меня у окна. Догадалась, что я ожидала ее ни жива ни мертва… Кинулась на шею.
— Это, кажется, что надо! Сказала: иначе нельзя, если хочу остаться честной… Пойдешь завтра с ней в лес… Смотри во все глаза, Валечка!
Наперекор всему стало как-то легче — решающее приближалось.
Сославшись в столовой на болезнь дочери, я отпросилась с работы. Как всегда заботливый и деликатный, Николай проводил меня до Татарских огородов.
Галя была права, Черной в самом деле хотелось верить — сдержанная, спокойная. «Если попадем под проверку, ты молчи, — посоветовала, когда двинулись в дорогу. — Я постараюсь сама выкрутиться». Однако слишком многое было поставлено на карту, и я, чтобы застраховаться, все-таки решила: увижу, что предает, скажу — сама проверяла ее. Это, конечно, было наивно, но подавало кое-какую надежду — я ведь рисковала Галей, детьми!..
Словно разгадав мои мысли, Мария заулыбалась.
— Вернешься, сходи к своим. Пускай пустят слух, что гаулейтер дает Гале квартиру и та берет всех к себе. На днях мы вывезем твоих.
Она знала про Масюковщину! А главное — уже имела план!.. Сказала об этом, когда перешли речку Вяча. В Беларучах же устало улыбнулась; «Ну вот и поздравляю — дома!» И мне стало так хорошо и тепло, как бывало только с Галей, когда сестра, отчитав за что-нибудь, внезапно добрела и забывала о моей провинности. Галю я застала взволнованной.
— Ну как? — не дала она мне раздеться, снять платок.
— Кажется, все в порядке…
— Вчера у гаулейтера собралась вся верхушка — Готберг, доктор Кайзер, Янецкий. Сидели в кабинете, за столиком у камина. Я подкладывала дрова, мешала в камине… Готовится какая-то «грандиозная» акция. Самая массовая. Гаулейтер после кружил по ковру и напевал свое «гайлю-гайлю»… Позвал меня из коридора, сунул, как тем детям, «бон-бон», показал зубы… Значит, снова тысячи жертв! Малыши, старики… Боюсь, понимаешь, погибнуть первой. Ты погибнешь, а он останется!
— Подожди, выслушай меня сначала…
Я знала, что Галя сердится и возмущается, если ей не дают излить душу. Но в последнее время лишь так, переключая разговор на другое, мне удавалось успокоить ее.
— Черная придет как бы купить что-то у нас. Будем торговаться и договариваться…
Было
Сестру охватила какая-то святая наивность. Я же, наоборот, держалась как бдительный сторожевой пес.
Когда опять заглянул Николай, Галя вдруг взялась уговаривать его, чтобы вместе с нами бежал в лес.
— Что вы дружите с Валей, известно не только честным людям, — убеждала она.
Тот скорбно, будто соглашаясь, качал головой, но усмехался.
— Вам хорошо, но мне как с пустыми руками? Взорву кино с фрицами, тогда и айда. А пока командировку в Лиду возьму.
— Правильно! — жестко поддержала я, хотя на глазах закипели слезы. — И вообще, Николай, тебе здесь нечего больше делать. Иди…
Когда же в дверях появилась Мария Черная и, поздоровавшись, начала торговаться, мне показалось, что на Галином лице проступила и блуждает улыбка. Чуть ироническая и нетерпеливая.
Химический взрыватель к мине был рассчитан на сутки. Черная объяснила это, показала, что делать для того, чтобы привести мину в боевую готовность. Стены в нашей каморке тонкие. Я напевала песенки, которые могла вспомнить, а они разговаривали, намечали план, как и что заминировать в спальне гаулейтера. Затем Галя засунула мину под пружины своего матраца, и мы втроем, сев на кровать, стали качаться на нем. За стеной у соседа-полицейского отмечали какое-то радостное событие — стоял пьяный галдеж, — а мы качались как девчонки, проверяя, не почувствуем ли мину… Получалось — извлекать из взрывателя чеку и вставлять ее в мину нужно приблизительно во втором часу ночи, — когда пунктуальный гаулейтер обычно спит. Условившись об этом, Черная поцеловала Галю в лоб и ушла.
Мина была полукруглая, точно лакированная. Взрыватель поблескивал медью. Все казалось добротным, хорошо пригнанным. Однако когда сестра — я держала мину — вставила взрыватель в гнездо, он вошел не до конца. А нам почему-то засело в голову, что он обязательно должен спрятаться весь… Мы принялись ковыряться в мине, загонять взрыватель силой. Окна в комнатушке были старательно завешены, горела коптилка, и это, наверно, вскоре помогло нам сообразить, чем могут кончиться наши старания.
Заряженная мина сразу стала грозной. И все-таки мы жили на такой волне, что Галя, прикинув, куда спрятать ее до утра, предложила сунуть под подушку. Но я категорически запротестовала, и мы, завернув мину в тряпку, положили в ведро и вынесли в туалет.
Легли на Галиной кровати. Обнялись. Долго лежали молча, слушая, как стучат наши сердца, и только иногда сжимали друг друга в объятьях.
— Ты не спишь? — дохнула в самое ухо Галя, когда я наконец утихла. — Мы совсем забыли о других… Немцы, бесспорно, ответят на кровь кровью. Правда?
— Большей крови, чем есть, не будет. Ты ведь сама говорила про акцию. Спи. А во-вторых, как тогда быть с войной? Они будут тебя бить, а ты, чтобы их не разгневать, только глазами хлопай? Тогда ведь и партизанскую борьбу нужно прикрыть, и их право на беззаконие признать. А думаешь, таким смирением и всепрощением кого-нибудь спасешь?