Призрачные страницы истории
Шрифт:
31 октября 1794 г. Кормье известил Аткинс, что «хозяин и его собственность спасены» (слова эти выделены в оригинале, чтобы подчеркнуть их значение). Они совпадают со сведениями, содержащимися в уже известных нам письмах Лорана от 5 февраля и 3 марта 1795 г., что как будто подтверждает их подлинность — ведь маловероятно, что лже-Лоран мог быть знаком с содержанием корреспонденции Кормье и Аткинс. Впрочем, и это нельзя исключить с полной уверенностью, поскольку Шарлотта Аткинс последние двадцать лет своей жизни провела в Париже, где и скончалась в 1836 г., а ее переписка попала во французские нотариальные архивы. Там она и была обнаружена историками в начале XX века. Но значительно более вероятно, что и Кормье и лже-Лоран были знакомы со слухами, которые, родившись в 1794 г., имели хождение на протяжении нескольких десятилетий.
Вместе с тем Кормье,
В письме проглядывает опасение, что даже английская «дуреха» поймет, что ее водят за нос. Письмо свидетельствует, что Кормье не имел представления о положении в Тампле. Дофин был уже тяжело болен, он скончался через пять дней. Если бы Кормье считал, что в тюрьме находится двойник, разве он не написал бы об этом, узнав о болезни ребенка, которого считали дофином, чтобы Шарлотта Аткинс не очень огорчалась, когда прочтет официальное сообщение о смерти «маленького Капета»? Тем не менее с обычными наглостью и бахвальством Кормье сообщает в Лондон, что ему удалось вывезти дофина из Тампля, но его уже на воле похитили не то английские агенты, не то члены Конвента, не то еще какие-то заговорщики. Сам Кормье настолько не верил в слухи о бегстве дофина, что вскоре предложил объявившему себя королем графу Парижскому свою кандидатуру в качестве издателя роялистской газеты. В письме от 24 марта 1796 г., через девять месяцев после смерти дофина, Кормье в письме к Шарлотте Аткинс, наконец, признал поражение и рекомендовал прекратить дальнейшие попытки. Но Аткинс отказалась последовать этому совету, сделав запись, что должна хранить молчание, иначе дофину будет грозить опасность…
Казалось бы, все более или менее ясно. Но если Кормье и компания были обыкновенными вымогателями, то как совместить это с тем, что Шарлотта Аткинс, растратив собственные деньги, явно получала большие средства из неизвестного источника, которым могла быть только британская разведка? Совпадение сведений Кормье и лже-Лорана также требует более убедительных объяснений. Пока же немало французских исследователей предпочитает принимать многие утверждения Кормье за истину, а встречающиеся в его корреспонденции явные несообразности — за ошибки, неизбежные при попытке осуществления такого сложного и отчаянно смелого плана, как побег из тщательно охраняемого многочисленной стражей Тампля.
Один из пятидесяти
Не стоит перечислять все версии виртуальной истории бегства дофина, подчеркнем лишь, что они смыкаются со столь же различными версиями его жизни в последующие годы. Претендентов на роль «спасшегося» дофина было много, более сорока, в том числе даже в Америке, куда его, по ходившим слухам, увезли из тюрьмы. Среди них был метис, уроженец штата Нью-Йорк Элизар Вильямс, имевший немало сторонников. Часто притязания таких кандидатов носили явно фарсовый характер. Вероятно, многим читателям запомнились с юных лет колоритные сцены из «Приключений Гекльберри Финна», где фигурирует подобный претендент. В середине прошлого века в американской глубинке в промежутке между очередными мошенничествами один шарлатан обращается к другому: «Ты видишь перед собой в эту минуту бедного пропавшего дофина, сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты».
Большая часть других претендентов, не покидавших пределы Европы, была ничуть не лучше, за исключением двух-трех, которые сумели добиться, чтобы их «признали» лица, знавшие дофина до революции. Но и они рассказывали явно вымышленные истории о том, как им удалось бежать из Тампля. Это были виртуальные истории, которые, однако, в отличие от рассказов о заговорах по освобождению дофина, никак не смыкались и не влияли на наши представления об общей истории Франции и Европы. Поэтому такие претенденты и не заслуживают внимания в этой книге, за исключением, быть может, одного из них, рассказы которого воспринимались всерьез значительной частью французской публики и потому
Речь идет о Карле Вильгельме Наундорфе, появившемся неизвестно откуда в 1810 г. в Берлине. По его словам, он добился приема у полицей-президента прусской столицы Пауля Людвига Лекока и передал тому документы, которые свидетельствовали о его истинном имени и происхождении. Лекок взял бумаги для передачи их прусскому королю. Взамен претендент получил паспорт на имя Наундорфа уроженца Веймара и поселился в Шпандау, где зарабатывал на жизнь в качестве часовых дел мастера. Если бумаги действительно доказывали, что Наундорф — дофин, поведение прусских властей вполне понятно. В Европе это было время наивысшего могущества Наполеона, который за три года до этого разгромил Пруссию и отнял большую часть ее территории. Поэтому не следовало упускать дофина как ценный козырь на случай новой борьбы с французским императором. Но и оказывать претенденту помощь можно было только под покровом строжайшей тайны, чтобы об этом не проведали французские дипломаты и разведчики, державшие все действия Берлина под пристальном наблюдением.
Однако все эта рассуждения имеют смысл только при предположении, что эпизод, рассказанный Наундорфом, происходил в действительности. Скептики считали весь рассказ неловкой выдумкой. Ведь трудно представить, что его документы сохранились при всех тех многочисленных передрягах, которые, по словам Наундорфа, ему пришлось пережить. Однако один немецкий аристократ клятвенно засвидетельствовал в 1949 г., что принц Август Вильгельм Прусский сообщил ему в 1920 г., будто видел бумаги, представленные Наундорфом, которые с бесспорностью подтверждали его происхождение. Несомненно, что прусские власти по каким-то соображениям пошли на выдачу ему паспорта на основе заведомо фальшивых данных. Фактом является также, что несмотря на настойчивые поиски не удалось найти никаких сведений о происхождении Наундорфа. Но мало ли людей, которые умели скрыть свое прошлое?! Путем сопоставления ряда бумаг из немецких архивов делались попытки отождествить Наундорфа с неким Карлом Вергом, дезертиром из прусской армии. Но такое отождествление базируется только на догадках. Во время произведенного в сентября 1950 г. исследования останков Наундорфа эксперт доктор Холст заявил, что, судя по скелету, Наундорф умер в возрасте не старше 60 лет. Если Наундорф был дофином, ему в момент смерти было как раз 60 лет, а Карлу Вергу, родившемуся в 1777 г., было бы 68 лет. В паспорте, полученном Вергом в 1812 г., указывалось, что у него черные глаза и волосы. Если полагаться на эти данные, исключено отождествление Верга с Наундорфом. Кстати, этот паспорт был выдан Вергу в 1812 г. тем же Лекоком, из рук которого за два года до этого получил свой паспорт Наундорф. Верг в молодости служил в полку герцога Брауншвейгского, а в это воинское подразделение, если верить архивным данным, принимали рекрутов ростом не ниже 176 см. Наундорф был значительно ниже — 168 см.
Поселившись в Шпандау, Наундорф связался с какими-то темными личностями при покупке дома и в результате попал на скамью подсудимых. Выяснилось, что в Веймаре нет никаких следов рождения там Карла Вильгельма Наундорфа. Рассказ Наундорфа о своем происхождении убедил судей лишь в том, что они имеют дело с заведомым аферистом, и он угодил на три года за тюремную решетку (1825–1828 гг.). После выхода на свободу Наундорф, по его словам, узнал, что отдан приказ об его новом аресте, бежал из Пруссии и скитался по другим германским государствам.
В 1833 г. он прибыл в Париж. Это были первые годы правления представителя Орлеанской династии — младшей линии Бурбонов — Луи Филиппа, «короля баррикад», как его называли легитимисты, сторонники старшей линии, свергнутой в результате Июльской революции 1830 г. Некоторые легитимисты были готовы видеть в Наундорфе «законного короля». Его признали последний министр юстиции Людовика XVI Жоли и гувернантка дофина мадам Рамбо. Однако была более чем сомнительной ценность этого «узнавания» — отождествление почти пятидесятилетнего человека с семилетним ребенком, которого Жоли и мадам Рамбо видели в последний раз за сорок с лишним лет до новой встречи. Отношение же правительства Луи-Филиппа к Наундорфу было с самого начала враждебным, хотя его появление вызвало споры в рядах легитимистской оппозиции. Сторонники претендента пытались разъяснить различные неясные пункты его биографии, вроде факта, что он не умел говорить по-французски (сам претендент уверял, что в своих злоключениях забыл родной язык).