Призрачный отель
Шрифт:
— Приятного аппетита! — Денис смотрел на меня так, будто ждал аплодисментов.
— Благодарю.
Я взял вилку, нож. Попробовал. Заключил:
— Ну, готовил-то не ты, а Мстислава. Ты просто микроволновкой пользоваться умеешь.
— Ч-чёрт, — расстроился Денис. — Мог бы, между прочим, и в обморок упасть. Не развалился бы.
— В следующий раз — непременно… Слушай. А можно личный вопрос?
— Да на здоровье. Всё сложно.
— В смысле?
— У меня с Изольдой. Всё сложно.
— Сочувствую. Ну, или рад за вас — по контексту не понял, как относиться к заявлению, прости. А вопрос у меня другой. Почему ты ушёл из обходчиков?
— Хм-м. — Денис потёр подбородок. — Неожиданно.
—
Глава 25
Вопрос, почему Денис решил уйти из обходчиков в проводники, меня интересовал хотя бы потому, что я предпочитал чётко понимать, с кем работаю, у кого какие мотивы. Это и на предыдущей работе было важно, а уж на этой…
Денис над ответом не думал ни секунды, он будто ждал, что я спрошу.
— Ушёл, потому что однажды понял, что могу. Первую свою вознесённую душу никогда не забуду.
— Дай, угадаю. Прекрасная юная аристократка?
Денис усмехнулся.
— Почти. Крестьянин. Сколько лет — чёрт его знает, у них не разберёшь. Может, под шестьдесят, а может, тридцати нету. Он зимой из своей деревни в село пошёл, за знахаркой. Жена у него помирала. Лошадь запрягать — пожалел, старая была. А идти не очень далеко, если срезать через лес. По нормальной погоде часа за три дошёл бы. Но — пурга поднялась. Он заплутал, с дороги сбился. Ни к селу, ни обратно в деревню выйти не смог, так и замёрз в лесу. И всё про деньги бубнил. Я сперва даже решил, что на пустышку наткнулся. Потом уж только понял, что он из дома всё забрал, что было, чтобы знахарке заплатить. Или хоть снадобий каких купить, если та ехать откажется. В доме — пятеро детей. Жена помрёт — ему куда с ними?.. А вышло так, что сам помер. Да не где-нибудь, а в лесу. Раньше весны, пока снег не стает, не найдут. А найдут — вряд ли будут наследников разыскивать. По лесам вдоль дорог известно, что за публика шарится. Там, он говорит, в подполе ещё монеты припрятаны. Давно копили, думали по весне лошадь хорошую купить. Да только дети не знают, где лежат, сами не найдут. А жена — ну как помрёт и сказать им не сумеет? Она в последние дни совсем плохая. Детям тогда тоже только и останется, что голодной смертью помирать. А виноват вроде как он. Ну, то есть, по сути не виноват, конечно, но сам-то думает, что виноват! И вознестись не может. Не глядит даже в эту сторону. Я — к нему в деревню. В избу зашёл — жена и правда плохая, в бреду мечется. Меня за него приняла. Привёл, говорит, знахарку?.. А дети — мал мала меньше, таким с деньгами-то не выжить. Любой обдурить может. И вот стою я посреди избы, как идиот, думаю, что делать. И тут вдруг дверь открывается, соседка зашла. Сперва дичилась меня, но сумел разговорить. И тогда уж она — как давай причитать. О мужике этом, о жене его. О том, какие они люди хорошие. Как жили дружно, как соседям помогали в неурожайные годы. А потом к детям кинулась. Не бойтесь, говорит, сиротами не останетесь. Не бросим мы вас! Всем миром — всяко выходим. Всё хорошо будет… Она ревёт, дети ревут, хозяйка на печи мечется — форменный хаос. А призрак, который со мной в избу пришёл, в этом хаосе вдруг светиться начал. Спасибо, говорит, ваше благородие. Теперь уж спокоен я. И — луч. Вознёсся. А у меня на руке чётки появились.
— Ничего не понимаю, — честно сказал я. — Ты-то к его вознесению — каким боком?
— А ты к Лизе и Стасу — каким? — огрызнулся Денис. — Вознесение — материя тонкая. Сотню лет провозишься, а понимать будешь меньше, чем в начале… Ладно, насыщайся. Пойду, у меня в десять тридцать первый сеанс.
Денис встал и двинулся к выходу. Я проводил его взглядом. А когда обернулся, увидел,
— Здрасьте. — Я сумел не вздрогнуть. — Как парикмахерская?
— Это ты мне скажи. — Мстислава откинулась на спинку кресла, приняла горделивый вид и провела руками по белоснежным кудряшкам.
На мой взгляд, не изменилось ничего. Но я живу на свете достаточно давно, чтобы понимать: женщинам такое говорить нельзя. Независимо от возраста.
— Восхитительно. Я сражён наповал.
— Вот это правильно, — одобрила Мстислава. — Всегда так говори. От баб отбоя не будет.
— Как у Дениса?
— Ну, настолько-то вряд ли, конечно. Для него бабы — призвание.
— Странно. А мне он сказал, что его призвание — спасать души. Проиллюстрировал это, правда, как-то не очень наглядно…
— Он тебе не всё сказал.
Я вопросительно посмотрел на Мстиславу.
— Про того крестьянина. Вознестись он — и впрямь вознёсся. Да только Денис сразу после этого в полк поскакал, за лекарем. Тот знающий мужик был, жену крестьянина выходил. Но Денис и дальше не успокоился, присматривал за семейством. Денег подкидывал, глядел, чтоб детишек не обижали. Добрая он душа. Горя повидал немало — а вот, поди ж ты. Не очерствел. Потому, может, крестьянин тот и вознёсся с чистым сердцем.
— В жизни бы про Дениса так не подумал, — пробормотал я.
Мстислава улыбнулась.
— Это хорошо.
— Почему?
— Потому что если он узнает, что про него так думают, взбесится хуже пожирателя.
Теперь улыбнулся я. Завтрак доедал в задумчивости.
В той же задумчивости вошёл в номер шахматиста. Он сидел над доской. Поднял на меня голову. Но даже не кивнул, что заметил — не говоря уж о том, чтобы поздороваться. Просто снял с доски фигуры, расставил их к началу партии, развернул белой стороной ко мне и скомандовал:
— Ходи!
Выглядел шахматист паршиво — если о призраке можно так сказать. Осунулся и как будто стал прозрачнее. Я уже знал от коллег, что находиться в отеле вечно души не могут. Срок их пребывания здесь ограничен, зависит от многих известных и неизвестных параметров. Но рано или поздно этот срок истекает. И если в течение отпущенного душе срока она не возносится, то…
Я посмотрел на шахматиста и покачал головой. Сделал ход. Всё тот же, е2 — е4. Шахматист поморщился, как от оскомины, и сделал ответный ход.
— Почему для вас так важно выигрывать? — просил я.
— Для меня важно играть. Это — беспрестанная работа ума. Тренировка мозговой деятельности.
— А зачем вам постоянно тренировать мозговую деятельность?
Шахматист впервые за всю дорогу посмотрел на меня с любопытством.
— То есть, как это — зачем?
— Ну, вот так. Что это вам даёт?
Шахматист задумался.
— Как по мне, любая тренировка — подготовка к чему-то, — продолжил развивать мысль я. — Как за оружием, например, положено ухаживать. Огнестрельное — чистить, смазывать; холодное — точить. И человек, который этим оружием пользуется, никаких вопросов у меня не вызывает. А вот человек, бесконечно натачивающий, например, саблю, которой не взмахнёт никогда — вызывает. Вот я и спрашиваю: для чего вам эти тренировки? Как именно вы пользовались своим остро отточенным умом?
— Я работал!
— Это понятно. Многим людям свойственно, я и сам не исключение. А кем вы работали?
— Ходи! — рявкнул шахматист. С таким свирепым выражением лица, что дальше расспрашивать я не стал.
Стоит ли говорить, что он снова разнёс меня в пух и прах. И ещё раз. И ещё три. Потом позвонила Изольда, напомнила, что мы собирались исследовать заброшку. Я малодушно слинял. Уходя, подумал, что клиент, кажется, сбледнул с лица ещё больше.
Плохой признак. Если и завтра ни на шаг не продвинусь, придётся просить о помощи старших товарищей.