Призрак Белой Страны. Бунт теней исполненного, или Краткая история «Ветхозаветствующего» прозелитизма
Шрифт:
— Вальки снова нет? — оглушил комнату гортанный голос Рустама.
— Как видишь.
— Доиграется она! До ребеночка — точно!
Давид, которому унизительные слова резанули сердце, поспешил переменить тему:
— Куда мы теперь бросим стопы, товарищ Прошкин?
— Очень необычное место. Вы удивитесь.
— Неужели на могилы кавказских ополченцев? — воскликнул Рустам.
— У нас не воевали кавказские ополченцы, — мотнул головой Прошкин. — Все гораздо прозаичнее. Мы совершим путешествие на Новый город, недавно администрация открыла там казино.
— Мы
— Именно.
— Подождите. — у Погребняк язык отнялся. — Валентине влетело от меня лишь за то, что она случайно вошла туда.
«Она там была?!» — криво усмехнулся Кирилл. Но не подал вида, что узнал важную новость. И продолжил:
— Неправильно рассуждаете, товарищ Надя, комсомол обязан быть в курсе любых мерзостей капиталистической жизни. После вы опишите эти мерзости в красках. Опишите так, чтобы у советского человека появился зуд.
— Зуд будет, — пообещал Рустам. — Зачешется все, даже задница.
— Какой же ты хам! — возмутилась Надежда. — При девушке такое?..
— Что я хамское сказал? — искренне удивился Рустам.
— Когда чешется задница, исчезает всякое желание сидеть за игровым столом.
На том и помирились. Кирилл отвел ребятам недолгое время на сборы, и вот уже второй раз за сегодняшний день они отправились в путешествие по Старому Осколу.
Комфортабельный двухэтажный автобус привел Надежду в восторг. Она плюхнулась на мягкое сидение и. сразу вспомнились дребезжащие московские трамваи с их переполненными вагонами, отчаянной руганью пассажиров, криком злобных кондукторш. Как хорошо, что здесь этого нет. Сиди, наслаждайся дорогой, хочешь — закрой глаза, подремли. Надежда так и сделала, отчего рот ее расплылся в улыбке.
— Чего лыбишься? — закричал Рустам.
— Нравится! Вот бы и в Москве нам иметь такой транспорт.
— Преклонение перед буржуазным транспортом? — дернулась верхняя губа Прошкина.
Правильное замечание товарища сразу отрезвило Надежду. Будущий комсорг не имеет права поддаваться иллюзиям красивой жизни. Она посмотрела на автобус и свою поездку под другим углом. До чего тут тесно, люди трясутся сильнее, чем на танцплощадке, место жесткое, кое-где (она даже мысленно не смела произнести любимое слово Рустама) скоро появятся мозоли.
Настроение упало до нуля. Даже в окно глазеть не хотелось, а то случаем соблазнишься какой-нибудь пакостью проклятого капитализма.
И тут автобус остановился, Прошкин предложил гостям выйти.
Сначала гости широко раскрыли глаза, будто возникшая красота украла их души. Затем, опомнившись, начали ругать капиталистических архитекторов за безвкусицу, смешение стилей и прочее. Поругали — и поскорее вперед, чтобы созерцать и ругать! Ругать и снова жадно созерцать! Публика тут одевалась изысканно. На ребят в униформе, в сапожищах смотрели кто с удивлением, кто с интересом, очевидно считая, что перед ними — представители авангардной моды.
— Зыркают, косятся, — недовольно промычал Рустам. — Спрашивается: почему?
— Никогда не встречали настоящего джигита, — едко напомнил Давид.
— Пялятся
И вдруг люди, как по команде, перестали смотреть на странную группу. Дело не в том, что они услышали слова Рустама. Просто потеряли интерес.
Последнее комсомольцы опять восприняли как оскорбление. Давид сердито покусывал губу, Рустам думал сплясать у фонтана лезгинку, да вовремя остановился, Надежда начала тихонько декламировать Маяковского «Стихи о советском паспорте». Но нет, у окружающих их людей не было даже капли ненависти, о которой твердил поэт, вместо нее — самое тягостное на свете: безразличие. Парковыми дорожками друзья вышли к достойной копии храма Артемиды. Вечно унылый деревянный Прошкин вдруг с иронией объявил:
— Вот оно, главное место нашего разврата!
И тут глаза его жадно и одновременно тоскливо блеснули. Он напоминал человека, который бы с удовольствием окунулся в омут этого разврата, но возможностей нет, главное — финансовых.
— Они устроили вертеп в храме, пусть даже в языческом? — удивилась Надежда.
— Что тебя удивляет? — спросил классический атеист Давид. — Везде один обман, везде один опиум.
— Зайдем, «курнем»? — зычным голосом проговорил Рустам.
— Плохая шутка для комсомольца, — тут же одернула его Надежда, постепенно примеряющая тогу комсомольского секретаря.
Прошкин с трудом оторвал взгляд от волшебного здания и дал команду: «Вперед!».
Внутри, среди шума толпы, команд крупье, мелькающих рядом с игровыми столами официантов и официанток, у каждого из четверых возникли свои ощущения. У Прошкина постреливала одна и та же мысль: «Сыграть бы? Не сейчас, не при ребятах, но сыграть?» В отличие от подавляющего большинства оскольских коммунистов, он был человеком не бедным, мог бросить на стол приличную сумму. «Да, да, в следующий раз я сыграю, обязательно сыграю! И пусть Коровин ругается, требует «покаяния». Имею я право осуществить свое страстное желание?»
Давиду показалось, будто он видит своего деда, известного организатора всевозможных азартных заведений. Дед глядел на внука, грозил кулаком, но не за то, что Давид появился в казино. Он слал проклятия отпрыску, который теперь в рядах тех, кто лишил его прибыльного бизнеса.
Рустам выискивал хотя бы одного джигита. Он подошел бы к нему и сказал: «Зачем позоришь нас игрой в поганую рулетку?». Нет, не так: «Давай перережем эту свору, а деньги отдадим на дело революции». Однако джигитов он не обнаружил, поэтому революция пока осталась без дополнительных средств.
Надежда зажмурилась, дабы не лицезреть вертеп, что-то зашептала про себя. Но то были не слова молитвы, а ода Ленину. Вождь мирового пролетариата не смог, увы, заглушить развратное веселье, поэтому Надежда стала напевать коммунистический марш.
К друзьям подошел мужчина в безукоризненном смокинге, спросил: имеют ли желание господа сделать ставки? Давид промычал нечто невразумительное, Рустам, сурово сдвинув брови, отвернулся, Надежда умолкла и крепче поджала змеиные губы. И только Прошкин артистично развел руками: