Призрак Белой Страны. Бунт теней исполненного, или Краткая история «Ветхозаветствующего» прозелитизма

Владимиров Александр

— Я так и думал. Причина в другом?..

— Я уже говорил, что боюсь за Валентину.

— Она будет в безопасности. Даю слово.

— В самом деле, Александр, — вмешалась Валентина, — мы ничего не теряем. Стоит рискнуть.

— Вы рисковали ее жизнью гораздо больше, когда пробирались в подземелье дома Варвары, — напомнил Анатолий Михайлович.

— Даже не знаю.

— Чего тут знать? Вы хотите или нет разоблачить маньяка?

— Александр, поверь, он прав. А меня уже завтра не будет в городе.

Убедительные слова начальника полиции и горячая просьба Валентины

сыграли свою роль. Горчаков согласился.

— Но я должен сообщить Черкасовой, что статья будет сегодня.

— Сообщите.

В кафе был телефон. Попросив разрешения, Александр набрал номер редакции.

— Все гуляешь? — Алевтина по-настоящему сердилась и, кажется, дошла до последней точки. Судьба любовника висела на волоске.

— Статья будет сегодня! — выдохнул в трубку Горчаков.

— Наконец-то разродишься! Слышал о новом убийстве?

— Слышал, — кратко ответил Александр.

— Знаешь, кто убитый?

— Некий Грязнов, политический деятель крайнеправого толка.

— И что напишешь в статье?

— Ты получишь ее, и она будет актуальна.

— Половина полосы?

— Готовь полосу.

— Если подведешь…

— Не подведу.

Он вернулся за столик и услышал, как Валентина жалуется Корхову.

— Не могу дозвониться. Постоянные гудки.

— Странно, — согласился начальник полиции. — Мне сложно вам помочь, другое государство. Если что выясню, обязательно сообщу. Напишите-ка номер.

— Я договорился с шефиней, — сказал Александр. — Статья должна быть готова к вечеру. Целая полоса, причем первая.

— У меня предложение, — начальник полиции с отвращением допил минералку. — Я должен поговорить с дочерью Грязнова. Хотите присутствовать? Вдруг это пригодится для будущей статьи?

Журналисты без колебаний приняли предложение Корхова.

Прошкина и представителей московского комсомола, естественно, не подпустили к месту происшествия. Потолкавшись среди толпы, они двинулись в сторону центра. И тут Кирилл вспомнил, что у него срочное дело, попросил ребят погулять одним. «А потом я вернусь, и обещанная экскурсия состоится». Комсомольцы без сопровождения чувствовали себя неловко, терялись, как, наверное, любой, оказавшийся во враждебном стане. Рустам попросил указать место возможных прогулок. Прошкин не без внутреннего раздражения бросил:

— Да вот хотя бы в этом парке.

— В одном парке мы уже сегодня прогулялись, — съязвил джигит. — Теперь вот сюда предлагают. Да тут кто-то кричит? Еще одно убийство?

— Не волнуйтесь, это особый парк, — успокоил Прошкин, — собираются местные писатели, поэты, музыканты.

— Как интересно! — захлопала в ладоши Надежда.

— Интересно, — согласился Кирилл. — Есть трибуна, чтобы отстоять пролетарскую литературу. Но если почувствуете, что проигрываете (тут софистов немало!), бросайте любые дискуссии и уходите! Не слушайте антисоветскую ложь!

— Где потом мы встречаемся? — спросил Давид.

— Да вон хотя бы у той голубой скамейки при входе. Погуляйте часок.

Прошкин поскакал к Коровину, пересказывать ему недавний разговор с Репринцевой. А московские гости заглянули в парк.

Широкие,

окруженные пирамидальными тополями аллеи, скамейки, возле которых группировались люди, в основном молодые, они о чем-то спорили, потом кто-то возвышался над толпой, декламировал стихи. Собственное творение настолько захватывало, что целая вселенная с ее проблемами и горестями исчезала. Оставался только он, бог литературного Олимпа. Остальные внимали ему — кто с трепетом, кто нахмурив брови, недовольный тем, что «божество» его опередило. Если получалось, он читал и второй стих, и третий. Но чаще его «дружески сталкивали» с пьедестала и новый горлопан уже занимал место предыдущего.

— Подойдем ближе, послушаем? — предложила Надежда.

Огромный косматый парень в малиновом пиджаке, встав в позу, отчаянно декламировал:

…Та-ра, та-ра, та-ра!

Вот такая игра!

Слышали? Спели.

Съели? Не успели!!!

— Необыкновенно! — прошептала, чуть не дрожа от восторга, полная девица с толстым слоем пудры и нарумяненными щеками. — Разве он не гений?!

Что ей могли ответить московские гости? Они опоздали, и начала не слышали.

— Это Борис Комаровский, основатель конкурса «Оскольская муза», — продолжала млеть девица. — Не знаете? Из какой деревни вы приехали?

И миролюбиво добавила:

— Приобщитесь к прекрасному. Здесь у нас и футуристы, и символисты, и есть немного нудистов. Надежда хотела поспорить с ней, что все это далеко от марксизма, но вовремя вспомнила предупреждение Прошкина: бросать любые дискуссии и уходить. Вдруг сейчас дама с нарумяненными щеками начнет агитировать против диктатуры пролетариата? Слова-то какие странные: «футуристы», «символисты», «нудисты».

Она подхватила под руки ребят и потащила их по аллее. Повсюду декламировали стишата, пели, аплодировали. Поэты и барды были похожи друг на друга и на Бориса Комаровского. («Интересно, кто они больше — футуристы или нудисты?»). Хоть бы один отбарабанил революционный марш!

— Не интересные джигиты, — скучно зевнул Рустам.

В одном из закутков тоже группа ребят, только они слишком отличаются от других манерами, поведением, выражением глаз. И читающий стихи человек не оглушает криками, не поражает экстравагантностью. Ребята прислушались и… заслушались.

Отговорила роща золотая

Березовым, веселым языком,

И журавли, печально пролетая,

Уж не жалеют больше ни о ком.

В стихотворении не было ни одного коммунистического призыва, ни строчки любви к пролетариату. Оно насквозь пропитано лирикой — этой ненавистной буржуазной отрыжкой. Тем не менее, они молча наслаждались! Словно не было табу на все, что противоречит социалистическому реализму.

— Кто это? — в восторге произнесла Надежда.