Призрак чёрной башни
Шрифт:
— Меня зовут Алвес сейчас…
Аллен обернулся, хмуря брови и явно замечая все колоссальные изменения в выражении и позе Алвеса, после того как невинная фраза соскользнула с кончика языка, словно ключ, отпирающий последнюю дверь.
— Ась?
— Просто… я… вдруг, — Алвес запнулся на ровном месте, цепляясь во вьющуюся шевелюру и с силой дергая. Но больше не имея сил сопротивляться очевидному, выдыхая ошеломлённо и, — Аллен!
— Д-да?
Никогда ещё Алвес не чувствовал себя столь слабым, беспомощно хватая воздух ртом, пытаясь пробиться
Его память.
Его мальчик. Неопрятный, хмурый, снежноголовый и сероглазый, язвительно проехавшийся по Тики, его внешности, образу жизни и отчаянно пытающийся придумать, где бы ещё наскрести недостающую пару сотен за час, оставшийся до отправления поезда.
Они начали ругаться, спорить о ерунде, и в итоге Аллен так денег и не достал. Задержался на целую неделю, за которую успел порядочно вырасти в глазах, успокоиться, улыбнуться, приластиться и расслабиться в компании… Тики.
Его компании. Алвеса.
Мальчик был милым обманщиком и жуликом, вежливым, общительным, очень милым и имел глубину, что Тики не встречал во многих взрослых.
Тики признавал его зрелость. Но его любимым занятием было напоминание о юности нового друга. Когда Аллен злился, к нему возвращалось что-то искреннее, забавное и настоящее. Что-то, что невозможно разлюбить, увидев однажды.
— Ты тот самый мальчик… — наконец произнёс он, хотя был уверен, что по лицу, впрямь так похожему на лицо «Тики», Аллен прочёл уже и о пробуждении памяти, которой Ной неистово сопротивлялся на протяжении века с лишним. И о прочем. — Тот бродяжка… который оплачивал долги за учителя. Но… — Он поднял голову, встречаясь с серыми глазами. — Ты ещё был таким наглым и разорался…
— Ты пытался «учить меня жить».
— А ты сказал, что я и сам ничего не видел толком по сравнению с тобой.
— И я попросил тебя доказать и показать.
— И вёл себя, словно уже добился небывалого.
— Я готовился стать экзорцистом, даже если не произносил это вслух.
— Как и свою фамилию…
Ту самую, что Тики позже узнал из самого страшного источника, наивно продолжая верить, будто его мальчик, вдруг получивший плащ экзорциста, и Уолкер, обречённый Графом на смерть, не одно и тоже.
— И ты говорил, что ещё обыграешь в покер, — новое милое воспоминание, окрашенное болью.
— И обыграл, — согласился Аллен. — Позже. При нашей новой встрече, когда ты не мог отвести взгляда от моего плаща, и я думал, ты просто удивлён.
— И ты обыграл меня. — Тики кивнул. — Поставил на кон свой дурацкий плащ так гордо и прямо. И до конца той игры делал вид, будто мы не знакомы… А ещё ты имел привычку неожиданно лезть целоваться.
— И ты сказал, что мне ещё рано, придурок.
— Тебя это не остановило… — и совсем тихо, виновато: — и мы целовались.
Потому что Алвес, потому что Тики делал это искренне. Не догадываясь, насколько искренне. Не подозревая,
Не зная, что предаст. Предаст – не пройдёт и года.
Они стояли друг напротив друга.
Растерянный, безумный, раздавленный, не знающий, как дышать, когда твою грудь раздробило. И Аллен — решительный, холодный, со слегка выпяченной губой, плотно сжатыми челюстями и глазами, полными боли, что хватило бы на весь мир.
Ни один мир не заслуживал столько боли.
А мир Аллена был ею переполнен, отражая на поверхности туман, сотни раз проклятую рощу, погибающего экзорциста и Ноя. Тёмное, не ведающее жалости создание, узнанное мальчишкой в самый последний момент.
Задушенный всхлип разрушил молчание.
— Я убивал тебя, — прошептал мужчина, стискивая попавшийся под руку угол. — Я убивал, потому что так сказали!
Алвес потянул руки к лицу, закрывая рот. Чувствуя, как медленно и неотвратимо его заполняет ядовитая память, в которой он, даже признав мальчишку, ни на миг не усомнился в необходимости выполнить какой-то там приказ какого-то там Графа и лишь попытался сделать это… как-то…
А затем он умер. Или, точнее, убил себя, подставился, не в силах помнить. И снова родился. И умер. И вспоминал каждый раз пробуждаясь, и заставлял себя забыть. И нарывался на истерики братьев, не понимающих, что происходит.
— Я пробуждался. Уже… Гены… я всегда знал… помнил, - словно в бреду шептал Алвес под внимательным взглядом серых глаз. — Каждый раз я пробуждался и забывал, кто такой! С того поколения! Как Граф сгинул… и Вайзли ещё топтал мои пороги… а я нет… я всё время… я знал…. Я никогда не хотел больше… — Он поднял взгляд к Аллену. — Я всегда забывал, что я Ной. Раз за разом. Мы, оказывается, умеем так вот… отвергать гены, игнорировать…. Я убил тебя… Я пришёл за Падшим…
— Да, ты разрушил чистую силу, считал, что разрушил и… — нарочито спокойные холодные слова дрожали, тихонько звенели, словно бисер, посыпавшийся между пальцев.
— И узнал тебя.
— Почти тогда же, когда я, — тихо объявил Уолкер. — А потом ты призвал тиза.
— Я боялся касаться тебя даже тогда, — прошептал Алвес почти бесшумно. — Я не мог сделать это… И я не мог… не мог видеть тебя мёртвого. Сбежал, как трус. И когда объявили, что ты выжил. И снова умер в обрушившейся башне, не придя в сознание. Я умер. Меня убили.
— Даже тогда? Неужели? Столько романтики, — фыркнул юноша, поглощённый в свои мысли, вновь к ужасу Алвеса опираясь на край разрушенной стены и выглядывая наружу. — Здесь всё ещё так высоко. Когда я впервые прибыл в Орден, не зная о подходах и лифтах, забирался вручную по скале, — ни с того ни с сего отметил Аллен.
Алвес отвёл взгляд, не зная даже, имеет ли он право наблюдать. Имеет ли он право жить! Не то что стоять рядом с этим юношей!
— Страж врат обнаружил моё проклятие и решил, будто я акума. Смешным сейчас кажется, но тогда я здорово перепугался.