Призрак Проститутки
Шрифт:
— Вот именно. Продолжай.
— Но как только туннель засветили, вся эта информация могла оказаться подправленной. На нее нельзя опираться в нашей военной политике. Она, безусловно, не может служить обоснованием для того, чтобы мы снизили темпы наращивания нашей мощи. Значит, мы должны, как и прежде, продолжать вооружаться.
— А ты научился правильно думать, — сказал он.
— Подобные мысли, однако, приводят к невеселому выводу. Разве эти предположения не затрагивают и вас? По крайней мере с точки зрения мистера Даллеса?
Пожалуй, никогда — ни до, ни после — Проститутка не смотрел на меня с такой любовью.
— Ох как же ты мне,
— А вы действительно так поступили?
В глазах Монтегю вновь появился блеск. Я подумал, что такой накал чувств мог увидеть в его глазах лишь тот, кто вместе с ним дошел бы до вершины Аннапурны.
— Нет, милый Гарри, я этого не делал, — сказал он, — но, признаюсь, меня подмывало это сделать. Мы так далеко зашли по неверному пути с этим туннелем.
— Что же вас сдержало?
— Как я однажды уже говорил тебе, в вере сложное часто объясняется очень просто. Патриотизм — чистый благородный патриотизм — означает приверженность данным обетам. И воля не властна над патриотизмом. — Он кивнул. — Я лояльный солдат. Поэтому я противлюсь искушению. И тем не менее Аллен не может полностью мне доверять. Что естественно. Конечно, он встревожен. Поэтому я и решил поговорить о Берлине перед столь неблагоприятно настроенной аудиторией. Если бы я задумал этот неверный ход, зачем бы мне столь широковещательно говорить о печальных результатах? — Он состроил гримасу, как бы показывая всю степень издевательства над ним. — Должен сказать, — добавил он, — я поражен, какое значение стали приписывать себе эти оперативники. Надо, видите ли, снимать шляпу перед будущим шефом твоей резидентуры. А он изображает из себя этакого всесокрушителя. Однако я посмотрел его досье. Он больше пропагандист, чем военный. Став шефом резидентуры, он выиграл большой куш. Хотя надо отдать ему должное, он мужественно подает свое дерьмо.
Мы потягивали каждый свое и курили сигары. Киттредж, сидевшая позади Хью, очень внимательно смотрела на меня на протяжении всего разговора, а теперь принялась строить рожицы за его спиной. Не знаю, как она решалась настолько уродовать свое красивое лицо, но она вдруг раздувала ноздри и так кривила рот, что начинала походить на дьявола, который появляется за нашими закрытыми веками, когда мы раздвигаем завесу сна. Беременность немало изменила ее облик.
— Да, — сказал я Проститутке, — вы очень хорошо сказали про контрразведку.
— Подожди, вот дойдем до Дзержинского, — с улыбкой заметил он.
5
Вечером, после ужина, мы отправились в ночной клуб. Предложение исходило от Киттредж, Хью противился, но она настояла. Беременность сделала ее настойчивой. В новом кафе-баре под названием «У Мэри-Джейн» выступал некто Пенни Брюс, и Киттредж захотелось его посмотреть.
Монтегю сказал:
— В кафе-баре? Вполне достаточно было бы назвать это либо кафе, либо баром.
— Хью, мне безразлично, как это называется. Я хочу туда пойти.
Ее подруга — соседка по комнате в университетском общежитии — написала в письме, что от этого комика «животики можно сорвать». И Киттредж загорелась любопытством:
— Ни разу за все четыре года учения в Рэдклиффе я не слышала от нее такой оценки.
— Почему-то я уверен, что из этого вечера ничего хорошего не
«У Мэри-Джейн» свет был резкий, звуковая аппаратура всхлипывала, а сценой служило маленькое возвышение, выкрашенное черной краской. Напитки были дорогие, и мы сидели на складных стульях. Я помню, Монтегю жаловался на то, что виски с содовой обычно стоит доллар пятьдесят центов, тогда как здесь это стоило минимум два.
— Возмутительно, — довольно громко заявил он.
Поскольку мы пришли до начала второго отделения, у нас было время осмотреться. Хотя большинство пар составляли явно служащие, я прикинул, словно был сотрудником Бюро персонала Фирмы, что ни один из них не мог работать у нас: не подошел бы. Слишком уж они держались — в голову пришло новое слово — вседозволенно. Словно все знали некий хитрый секрет.
Огни притушили. Луч прожектора выхватил микрофон на подставке, а за ним — черный задник. На сцену вышел стройный молодой человек с коротко остриженными курчавыми волосами, в пиджаке и брюках из грубой ткани. Если бы не глаза навыкате и изможденное серое лицо, его можно было бы назвать приятным. Его встретили бурными аплодисментами.
— Добрый вечер, — сказал он. — Очень мило. Спасибо. Премного благодарен. Вы потому меня так встречаете, что первое отделение было хорошим? Да, по-моему, сегодня все прошло удачно. Да. И кое-кто даже остался на второе, верно? Да, вон вы там, — сказал он, указывая на какого-то мужчину, — вы были на первом отделении, как и ваша девушка. — Мужчина и женщина усиленно закивали. — И вы тоже, — сказал он, указывая на другую пару. — И вы. И еще несколько человек сидят там в глубине. — Он умолк. Он выглядел вялым и на редкость унылым для комика. Голос был мягкий, бесцветный. — Да, — продолжал он, — первое отделение было потрясающе удачным. Собственно, я сам так считаю, потому как я даже кончил. — И он понуро уставился на нас.
Аудитория восторженно — и даже испуганно — охнула. А Киттредж издала какой-то уж совсем неожиданный звук. Словно лошадь, вдруг увидевшая встречную лошадь с мертвецом в седле.
— Да, — сказал Пенни Брюс, — я кончил и еще не пришел в себя. Ах, ребята, ведь надо, чтоб он вторично встал.
Никогда еще я не слышал, чтобы в ночном клубе так смеялись. Казалось, в здании полопались трубы. Смех змеей скатывался с людей, начинал жить сам по себе — лаял, задыхался, взвизгивал.
— И-и-и-и! — заливалась какая-то женщина.
— Да, — продолжал Ленни Брюс, — придется признаться. Не так-то просто во второй раз поставить его. Я, девочки, посвящу вас в один секрет. Мужчины далеко не всегда хотят повторить. Да, я вижу, как некоторые из вас, ребята, кивают. Честные люди. Вы со мной согласны. Тяжело, верно? Я хочу сказать, посмотрим фактам в лицо: поставить его снова — значит утвердить свое эго.
Зал взорвался. Загремели аплодисменты. Меня тоже залихорадило. В публичном месте чужие люди говорили о том, в чем я не слишком разбирался, но разве в ту ночь, которую я провел с Ингрид, она не намекала, что хочет еще? Я вновь ощутил весь жар и весь холод того номера в берлинской гостинице, равно как и страх, гнавший меня из этого номера. Сейчас же я не знал, хочу я оставаться в этом клубе или нет. Чем все это кончится? Глаза Киттредж, освещенные прожектором, сверкали. Лицо Проститутки казалось каменной маской. А Ленни Брюс, похоже, сбросил с себя усталость. Он словно бы являлся живым подтверждением той истины, что человек, отдающий частицу своей жизни аудитории, в свою очередь черпает в ней жизнь.