Призрак Проститутки

Мейлер Норман

— Да, — говорил тем временем Ленни Брюс так, словно обращался к близким друзьям или интимным советчикам, — я делаю это вторично ради вас. Дамы, рекомендую вам внимательно следить за вашим дружком, когда он по какой-то причине откажется повторить. О, уж он вам наврет, наговорит всякого. «Детка, — скажет он вам, — я не могу из-за атабрина». — «Атабрина?» — переспросите вы. «Да, — скажет он, — нам в южной части Тихого океана дают атабрин, чтобы предохранить от малярии, но, когда мы шли в армию, нам об этом никто не сказал. А эта штука меняет цвет семени. И это заметно, когда трахаешь во второй раз. Оно становится желтым! Семя становится желтым. Как гной!» Да малый что угодно наговорит, только бы не стараться

вторично. Что угодно, лишь бы жена не додумалась до истины. Поверьте, разве не в этом дело? Разве не в том, чтобы соврать жене? Разве не это имеют в виду все краснобаи, говоря, что брак — это таинство? Но мы-то знаем. Брак — это высшие курсы вранья!

Проститутка потянулся к карману, чтобы расплатиться по счету, и Киттредж тотчас положила руку ему на локоть. Взгляды их встретились.

— Я не хочу, чтобы все смотрели на нас, когда мы будем уходить, — сказала она.

— Возможно, ребята, мы с вами выработаем принцип, — тем временем продолжал свое Ленни Брюс. — Никогда не говорите жене правды. Ибо биологически доказано: женские уши не воспринимают правды. Женщины вас просто прикончат, если вы будете им говорить все как есть. Так что врите сколько влезет. Каковы бы ни были обстоятельства. Предположим, вы переспали с новой девчонкой в вашем доме, на вашей двуспальной кровати — жена ваша на день уехала, и вы с девчонкой устроили настоящий штуп. И вдруг — хотите верьте, хотите нет — входит жена…

— А что такое штуп? — шепотом спросила Киттредж.

— Это на идиш, — сказал Проститутка.

— О-о, — выдохнула Киттредж.

— Вы расстарались, наяриваете вовсю и вдруг оказываетесь в западне! Причем на супружеской кровати! Что же вы делаете? — Последовала долгая пауза. — Вы все отрицаете. — Он снова помолчал, давая зрителям время посмеяться. — Ну да, отрицаете. Придумайте для жены любую дурацкую историю. Скажите, например, что вы только что вернулись домой и видите: в вашей постели лежит голая девчонка. «В самом деле, душенька, лежит и трясется от малярии. Поверь, она была вся синяя от холода. Она умирала. Спасти ее можно было только с помощью тепла моего тела. Только так, душенька, можно вернуть человека к жизни, когда он промерз до костей». И врите, врите, потому что в браке приходится врать.

— Знаете, — произнес Проститутка звонким голосом, явно не заботясь о том, что его слышат вокруг, — я впервые понимаю, чего боялся Джо Маккарти.

— Тише! — предупредила Киттредж, и я не знал, что означают два маленьких ярких пятна, появившихся на ее щеках: то ли комик ее разозлил, то ли Проститутка.

— Конечно, — продолжал Ленни Брюс, — вы можете сказать, что врать нас научили апостолы. Они условились всем рассказывать, как Христос накормил их хлебом и вином. «Ну да, — говорили они, — мы же ели его плоть. Пили его кровь. Так что будьте хорошими христианами, поняли?» — Ленни Брюс присвистнул. — Трудненько было такое проглотить. Не думаете же вы, что все мигом поверили, правда? Да первый малый, который об этом услышал, наверняка сказал: «Дайте-ка мне лопату — я хочу отсюда выбраться. Что за чертовщину они тут мелют! „Вкуси моего тела, отведай моей крови“. Послушайте, я же не каннибал!»

Аудитория рассмеялась, хотя и несколько смущенно. Слишком быстро на них все это вываливали, и голос Брюса звучал резко. Две женщины поднялись и покинули зал. Следом за ними вышел мужчина.

— Сэр, — сказал Ленни Брюс, — когда будете выходить из мужской уборной, не забудьте оставить чаевые. Чтобы швартцер знал, что вы не скряга!

Дверь с грохотом захлопнулась.

— Любитель помастурбировать, — сказал вслед Ленни Брюс.

Мужчина вышел из клуба, сопровождаемый смехом.

— Знаете, я много думаю о таинстве причастия. Об облатке и о вине. Они идут вместе, как ветчина с яичницей. Вот я и стал раздумывать.

А что, если их заменить? Например: дай мне кусочек пирога, дружище, надо чем-то закусить плоть. Или: не давай остыть кофе, а то я не пью вина, я состою в академии искусств, понял? — Он покачал головой. — Теперь, коль скоро мы уж об этом заговорили, давайте перейдем к Великой Лжи. «Что? Ты никогда не трахалась? Да ну же, Мария, ни одного-единственного раза? И в тебя не попала ни капелька семени? Это было — как же это называется? — непорочное зачатие? Да ну же, прекрати, Мария. Я не слепой и не идиот. Я таким сказочкам не верю».

Киттредж встала. Она шагнула было к помосту, но Хью кивнул мне, мы подхватили ее под руки и вывели.

— Вернитесь, леди, крикнул нам вслед Ленни, — а то пропустите обрезание!

Хью повернулся и сказал:

— Какая мерзость!

Мы вышли. Киттредж всхлипывала. Потом вдруг рассмеялась. Я впервые заметил ее живот.

— Ненавижу тебя, Хью, — сказала она. — Я хотела расквасить его грязный рот.

Обратный путь в плавучий домик мы совершили в молчании. Войдя в помещение, Киттредж села в кресло и сложила руки на животе. На щеках ее по-прежнему горели красные пятна.

— Ты в порядке? — спросил Хью.

— Никогда еще я так не злилась. Надеюсь, это не передалось ребенку.

— Неизвестно, — сказал Хью.

— Почему ты не позволил мне дать ему затрещину? — спросила она.

— Я вовсе не хотел, чтобы мы попали в газеты.

— А мне плевать.

— Если б ты разок увидела, что газетчики из этого делают, ты бы так не говорила.

Она промолчала.

— Газетчики — настоящие свиньи, — сказал Хью. — И я, по-моему, видел там двоих-троих. Наслаждавшихся твоим гением комиком.

— Откуда ты знаешь, что это была пресса? — спросила Киттредж.

— Есть люди, которых узнаешь по виду. Говорю тебе: отвратительная культура выращивается в бог знает какой грязной миске. И мистер Ленни Брюс выполняет там роль маленького микроба.

— И все-таки не надо тебе было меня останавливать.

— Киттредж, — сказал Монтегю, — я стараюсь удержать мир от распада, а не способствовать ему.

— Знаешь, мне казалось, если я ударю этого отвратительного типа сумкой, я как бы поставлю что-то на место. Я так ужасно себя не чувствовала с тех пор, как увидела этим летом проклятое привидение.

— Что? — спросил я. — Какое привидение? В Крепости?

— Да, — ответила она. — Почему-то я почувствовала, что он хочет зла моему малышу.

— Гарри, ты когда-нибудь слышал про «визитеров» на острове? — спросил Хью.

— Ну, были разговоры про призрак старого пирата по имени Огастас Фарр, но мы над этим смеялись. Хэдлок, отец моего кузена Колтона Шейлера Хаббарда, утверждал, что он успокоился и почивает вот уже сто лет.

Я думал, что своим шутливым тоном положу этому конец, но Киттредж повторила:

— Огастас Фарр… — И, казалось, подавила невольную дрожь. — Это имя вполне подходит тому, кого я видела в ту страшную ночь.

— А я подумал о докторе Гардинере и его чертовых пристрастиях к Елизаветинской эпохе. Скорее всего это хлопнула какая-то несчастная ставня, которой вовсе не следовало шевелиться.

— Я хочу выпить, — сказала Киттредж. — Пусть это повлияет на младенца, плевать. Мне необходимо забыть мистера Брюса.

6

Десять дней спустя за полчаса до полудня я вылетел из Нью-Йорка в Уругвай на четырехмоторном «Дугласе-супер-6» компании «Пан-Америкэн», к вечеру добрался до Каракаса, а на следующее утро — до Рио-де-Жанейро. Мы летели всю ночь, и я провел эти часы, размышляя о том, что говорил и чему учил нас Проститутка. Я начинал думать, что долгие ночные перелеты лучше всего способствуют анализу его концепций.