Призрак Проститутки
Шрифт:
Эта скромная операция называлась ЛА/ВИНОЙ, и в ней участвовало семеро юнцов из местной более или менее пристойной католической молодежи правой ориентации. Они занимались этим по идеологическим соображениям, а также из жажды приключений и денег. Мы платим каждому по десять баксов за ночь. Раз в неделю они выходят на улицу под покровом темноты, замазывают коммунистические лозунги и пишут поверх наши, то есть лозунги их католической партии. Там, где наши плакаты были обезображены коммунистами, мы наклеиваем новые. Признаюсь, мне нравится что-то делать и мне нравятся ребята, хотя я выходил с ними на улицу всего один раз и то лишь после того, как убедил Сондерстрома, что надо же мне почувствовать атмосферу операции. Дело в том, что активное участие в ЛА/ВИНЕ считается слишком опасным для сотрудника Фирмы, ибо наши семеро ребят то и дело натыкаются на очень крутых парней из МРО, ультралевой уругвайской организации, ставящей своей целью вооруженное восстание. И случаются не только уличные драки, но и аресты.
Однако теперь, отправляясь во вторник на работу со своей командой, я сижу в полумиле от них в машине, снабженной радио, и поддерживаю связь с ЛА/ВИНОЙ-1 по его переговорному устройству. Да и он предпочитает такое положение вещей. Стройный крепкий парень с густой копной черных кудрей, ЛА/ВИНА-1, заверяет меня, что им так лучше, если я буду находиться где-то невдалеке и смогу в случае необходимости вызволить их под залог или положить в больницу.
Однако Сондерстром велит мне проехать потом мимо тех мест, где они работали, и удостовериться, что задание выполнено. Я повинуюсь, но мне это не нравится. Ребята рискуют, в то время как я сижу в машине в безопасности, а потом еще их перепроверяю. Тем не менее Сондерстром, у которого обычно такой вид, будто он нюхает протухший сыр, не совсем не прав. Случается, ребята лишь наполовину делают дело — занервничают и убегут, и хоть и жалеют о случившемся, но мне не говорят. Я это отмечаю, но все равно плачу им. Если же они сработали из рук вон плохо, я вызываю на ковер ЛА/ВИНУ-1.
В остальном моя повседневная работа отнюдь не увлекательна. Вначале в управлении, очевидно, боялись, что на всех нас не хватит заданий, поскольку наша работа не подлежит учету, а страна большущая. (Все страны, даже такие, как Уругвай, представляются большими, когда в конторе всего горстка людей.) Поэтому была разработана метода максимальной занятости.
Возьмем, к примеру, один какой-нибудь день.
Я прихожу в контору в девять, пью кофе и начинаю читать местные газеты. Учитывая мое знание испанского, на это должно уйти два часа, но я справляюсь за тридцать минут. С течением недель я постепенно начинаю понимать нюансы политической ситуации. Мы, конечно, обсуждаем политических деятелей и местные события с офицерами-оперативниками и офицером связи, а также с административным помощником резидента, каковым является секретарша Мэхью. Это, Киттредж, и есть вся наша резидентура! Вне посольства у нас есть еще два опытных техника, работающих по контракту, подробности позже.
Слушая, как мои коллеги обсуждают ежедневные новости, я особо прислушиваюсь к тому, кто разбирается в уругвайской политической жизни. Все, что во время подготовки мало интересовало меня — профсоюзы, маневры местных партий и т. п., — является сейчас основой наших ежедневных дискуссий.
После анализа местных новостей мы рассматриваем телеграммы, поступившие за ночь, сначала собственные, а потом телеграммы коллег, поскольку неизвестно ведь, когда тебе придется кого-то подменять. Если, к примеру, мой коллега, офицер по операциям Джей Гэтсби (можете представить себе, чтобы такое имя носил самый бесцветный человек, какого я когда-либо встречал!), играет в паре с Сондерстромом, а тут вдруг звонит его агент номер один ЛА/ЗУТЧИК, я, естественно, должен хоть немного знать о делах, которые ведет Гэтсби.
Итак, переварив входящие телеграммы, мы начинаем составлять исходящие, которые тоже все поочередно просматривают, чтобы быть в курсе дела. Поговорил по телефону, неожиданно подвернулось что-то — и уже обед. Во второй половине дня я изучаю передвижения уругвайских чиновников, многие из которых симпатизируют коммунистам и ездят в Парагвай, Бразилию или Аргентину для встреч с коллегами по партии. Кроме того, на редкость много торговых миссий ездит в восточноевропейские страны и в СССР. Наш агент ЛА/БРАДОР, работающий в таможне аэропорта Карраско, следит за такими передвижениями. Наши досье распухают. Но время! На все это требуется время. Однажды вечером за ужином с ЛА/БРАДОРОМ (маленьким семейным человечком, которому доставляет такое удовольствие поужинать в ресторане) я уговорил его завербовать нам агента. Я назову его ЛА/БРАДОР-2. Тут мне на память пришли Четверги Хью. Боюсь, резидентура не имеет права вербовать солидных агентов в крупных правительственных учреждениях,
Правда, установив, кто из местных коммунистов туда ездит, предстоит решить, что делать дальше. Тут очень мешает безынициативность Мэхъю. Мне бы хотелось попытаться превратить кое-кого из этих уругвайских коммунистов в двойных агентов, но Сондерстром велит ждать приезда Ховарда Ханта.
Сейчас в нашей конторе 3.30 дня. И знаете, что мы делаем? Просматриваем досье иностранцев, которые сегодня вечером будут на приеме в нашем посольстве. Мы должны предупредить посла о сомнительных гостях из других посольств.
Наконец, через ЛА/КОНИКА, нашего уругвайского журналиста (который ведет светскую хронику), мы следим за тем, кого приглашают другие посольства. Стоит, к примеру, знать, что уругвайский чиновник, тайный член КПУ, числится среди гостей посольства Великобритании. Интересно, англичане обхаживают его или он просто втирает им очки? Если последнее, то не стоит ли предупредить хозяев?
На закате дня одному или двоим из нас надо встретиться с агентом на конспиративной квартире или в кафе. (У меня таких встреч еще совсем мало. Увы!) Затем начинается вечерняя работа. Поскольку я не провожу часов за гольфом или теннисом, у меня есть смокинг и фрак, и я обязан присутствовать на приемах в своем и в иностранных посольствах. Это забавно. В Берлине я не был ни на одном коктейле. А здесь каждый вечер куда-то иду. Кстати, мой фрак вызывает ироническую усмешку у Шермана Порринджера: сразу, говорит он, видно, что это дипломат, использующий Фирму для прикрытия. Очень остроумный человек этот Порринджер! Овсянка Шерман, как я называю этого славного малого, еще одна ученая сова из Оклахомы, с синими щеками даже после двухразового бритья, протухший герой, корпящий над бездонными грудами материала, который поставляет ему ЦРУ. Недаром на него издавна полагается Сондерстром. У Порринджера самое толстое досье, у него самая несчастная жена, самое широкое понимание уругвайской политики и — должен признать — по сравнению со всеми нами, творческий подход к созданию новых операций. И тем не менее он отчаянно завидует моему умению общаться на приемах и танцевать. Овсянка тоже ходит на приемы, но производит неважное впечатление. Будучи далеко не атлетического телосложения, он компенсирует отсутствие занятий спортом усиленным подъемом тяжестей (даже держит дома гантели), и как результат — у него развиты грудь и плечи и довольно неподвижна нижняя часть туловища. Он выводит даму танцевать и начинает топать как медведь. Будучи ученым с хорошо дисциплинированным мозгом, он посылает соответствующие сигналы своим конечностям. А для партнерши это превращается в хождение по бурным морям.
Я же тем временем отплясываю с его женой Салли. Она женщина недалекая, по-моему, ненавидит Уругвай, не желает учить испанский, нудно рассуждает о глупости здешних слуг, но танцевать умеет. И мы с ней изрядно веселимся. Должен сказать, жаль, что она не принадлежит к числу преданных Фирме жен. При желании она могла бы очаровать нескольких иностранных дипломатов, а ведь этим мы главным образом и занимаемся. Сондерстром, который по обязанности ходит на все эти приемы (он даже брал уроки танго), отвел меня в сторонку перед первым приемом. «Будь очень внимателен, Хаббард. Когда мы с русскими появляемся на одном и том же действе, все следят за тем, что происходит между нами», — сказал он.
«Так мне что же, следует с ними брататься?»
«Осторожно. — И он перечислил опасности, которые могут меня подстерегать: не распоясывайся и не устанавливай дружбы, но выпускай щупальца. И не приглашай на обед без предварительного согласования».
Можете догадаться, как в это вписывалась бы Салли Порринджер. Собственно, я даже уговаривал ее потанцевать с одним-двумя этими красными дьяволами, но она только трясла в ответ головой: «Шерман сказал, если когда-нибудь заметит, что я флиртую с коммунистом, зажмет в тиски мой левый сосок».
«А вы скажите ему, чтобы он поговорил с Сондерстромом. Не одна дорога ведет в Рим».
«А что это даст, малыш? — сказала она. — Я замужняя женщина с двумя детьми. Так что поставим на этом точку». И ее живот впервые прижался в танце к моему, легонько — так в темном кинотеатре сосед вдруг положит тебе на локоть руку. Киттрежд, почему женщины так любят играть двумя колодами? Откуда я знаю, что Салли Порринджер умирает от желания пофлиртовать с русскими? Я даже выбрал ей партнера. Есть тут один вновь прибывший, третий секретарь Борис Мазаров с очень хорошенькой женой Женей, самой красивой русской женщиной, какую мне довелось видеть. Очень женственная (правда, чуточку полноватая), с черными как вороново крыло волосами и огромными черными глазами. Женя явно кладет глаз на мужчин. Когда встречаешься с ней взглядом, кажется, что, спускаясь с лестницы, промахнул ступеньку. Так и пронзает током! Борис, кстати, производит впечатление самого симпатичного из русской миссии — этакий крупный русский медведь с молодой, гладко выбритой физиономией ученого, гривой густых, с проседью, волос — грустный, умный, приятный на вид человек, с которым действительно можно поговорить. Все остальные либо бандиты, либо понтяги в лондонских костюмах.