Призраки Гойи
Шрифт:
— Я не могу назвать эту причину, — возразил Лоренсо, — потому что не знаю ее. Напоминаю, я приехал сюда по поручению и должен отыскать следы одного человека, вот и всё, что мне известно. Следы маленькой девочки, которую отдали вам на воспитание и которая скорее всего родилась в Мадриде в 1793 году.
— Вот одна такая, — сказала архивариус, тыча пальцем в страницу книги. — Некая Розарио. Как же, помню, это была целая история.
— Что за история? — спросил Лоренсо, подходя к столу.
— Малышку
— Нет, — снова отрезал Лоренсо. — Это не она. Я ищу девочку, которую к вам, вероятно, привезли из Мадрида и которая якобы родилась в 1793 году. Вы не видите никого похожего?
Ему очень хотелось, чтобы никого не нашли, и он уже начал успокаиваться, как вдруг монахиня, перевернув страницу, вскричала, указывая на запись:
— Ну да! Есть одна такая, она вроде бы подходит!
— Кто это? — осведомилась настоятельница.
— 1793 год, Мадрид. Прислана Конгрегацией в защиту вероучения…
Монахиня подняла голову, взглянула на гостя поверх очков и спросила:
— Конгрегацией в защиту вероучения?
— Да, — ответил Лоренсо.
— Девочке было не больше трех-четырех дней от роду, она была очень слабой и еле дышала. Ее мать была еретичкой. Именно это нам тогда сказали. Да и здесь тоже так написано.
— Она у вас? — спросил Касамарес.
— Ах нет, — ответила архивариус. — Девчонка сбежала, когда ей исполнилось одиннадцать. Это тоже записано. Посмотрите. Убежала в поле в один из дней, когда был крестный ход. Никто и не думал ее ловить.
— Где же она теперь?
— Уж это одному Богу известно. Она не присылала нам вестей.
— Да, я ее помню, — вставила настоятельница. — Сущий бесенок.
— Слава Богу, одной меньше, — пробормотала архивариус.
Лоренсо спросил, известно ли имя ее отца. Настоятельница отвела взгляд и замялась.
— Не совсем, — ответила она вполголоса.
Что она хотела этим сказать? Мужчина стал настаивать.
— О, знаете ли, — сказала игуменья, — всё это только слухи…
— Что за слухи? Не бойтесь, говорите.
— Ходили слухи…
Она снова замялась, повернулась к монахине, уткнувшейся в книги, и в конце концов призналась, перекрестившись размашистым жестом:
— …слухи, что ее отец был каким-то очень важным лицом в Конгрегации в защиту вероучения…
— В инквизиции Мадрида?
— Да, именно так.
— Известно ли его имя?
Обе монахини переглянулись, и настоятельница сказала надтреснутым голосом, покашливая:
— Нет. Не думаю.
Архивариус подтвердила это:
— Знаете ли, мы здесь от всего далеки. Что бы там ни говорили в Мадриде, до нас долетают лишь обрывки слухов.
— Вы окрестили девочку? — спросил Лоренсо.
— А как же, — ответила игуменья. — Немедленно. Она была такой крохой… Новорожденной. В этом возрасте, знаете ли, младенцы редко выживают.
— Но эта, — вставила архивариус, — она, можно сказать, цеплялась за жизнь! Я до сих пор помню, как она набрасывалась на соски кормилицы! Этакая пиявка!
— Как вы ее назвали? — осведомился Касамарес.
Монахиня вновь заглянула в толстую книгу и сообщила, что девочку, которую он ищет, зовут Алисия.
— Если только она не сменила имя, — заметила настоятельница. — Она была вполне на это способна.
Невзирая на все волнения, засады и репрессии, несмотря на то и дело менявшиеся политические взгляды тех или иных людей, городские сады Мадрида ближе к вечеру по-прежнему привлекали проституток и их клиентов. В сады Ретиро, расположенные возле улицы Алькала, которые король Карлос III расширил и засадил деревьями, как и сады Прадо, начиная с пяти–шести часов медленно, лениво подъезжали коляски, и в окнах мелькали мужские взгляды, искавшие знакомую либо новую женскую фигуру.
Подтягивались сюда и девицы легкого поведения; они шли прогулочным шагом, по одной либо группками, чаще всего в сопровождении дуэньи, всегда элегантно одетые: зимой в плаще, весной с шалью на плечах, осенью в мантилье, летом с веером. Несмотря на войну, осады Сарагосы и прочие битвы, парижская мода довольно быстро добралась до Испании. Линия талии на платьях становилась выше, лифы пышнее, волосы зачесывались назад, открывая лоб, в то время как аксессуары оставались испанскими, подобно непреодолимой линии обороны.
С появлением женщин, которых все уже давно называли «махами», начинались сложная игра взглядов, оклики, сближения и споры, которым старались придать безобидный и будничный вид. Некоторые проститутки, знавшие друг друга, раскланивались издали, обменивались поцелуями на углу аллеи, позволяли другим полюбоваться той или иной деталью своего туалета или драгоценностей и переговаривались со смехом.
Смеясь, они украдкой бросали взгляды по сторонам, стараясь перехватить чей-то взгляд, уловить какой-нибудь знак. Если кому-либо из них улыбалась удача, то она небрежно отходила от других, как бы говоря: простите, я отлучусь на минутку и скоро вернусь, а затем неторопливо направлялась к дверце одной из колясок. Дуэнья проститутки вставала со скамьи, где обычно сидела, зажав между ног трость, следовала за своей компаньонкой семенящей походкой и помогала ей торговаться. Иногда дверца коляски открывалась, и девица уезжала. Иногда же ока возвращалась к своим товаркам и продолжала болтать.