Призраки подземелья

Маркявичюс Анелюс Минович

— Ну, ты пойми, мама, — сокрушенно сказал он, — пойми, там такие вещи описываются, что… что… очень важные вещи. Нет, мама, сейчас я ничего тебе и объяснить не могу. Правда, не сердись, мама. В четверг мы, наверное, кончим… — Он спохватился и умолк.

— Что вы кончите? — строго спросила она.

Сын молчал.

— Что же ты молчишь? Говори скорее! Что вы кончите, Ромас?

— Ну, читать кончим, — неохотно объяснил он. — Мы теперь ее читаем, а в четверг, может быть, кончим, тогда и смогу тебе все объяснить.

— Четверг — завтра.

— Завтра после

обеда мы пойдем читать, а когда вернусь, я тебе все расскажу.

Она больше не расспрашивала сына. Не потому, что все было ясно, а просто не хотела вынуждать его насильно говорить. Он не отпирался, не врал… Наконец, он ничего плохого не сделал! Случайно обменялся портфелями. Он же не знал, что эти документы краденые. Молод и любопытен. А какие уж там важные тайны могут быть в старинных документах…

Так она успокаивала себя.

И все же на сердце лежала какая-то тяжесть. Каждый раз, когда она это испытывала, ей становилось грустно, а теперь она почувствовала сильнее, чем когда бы то ни было, как неизбежно отдаляется от нее сын. Его мысли, переживания, заботы становятся уже не ее мыслями, переживаниями и заботами. А ведь она знала, что так будет, что так должно быть, что такова жизнь.

И все-таки она хотела бы удержать сына возле себя, ревниво хотела бы, чтобы он жил только для нее. А Ромас, казалось матери, наоборот, как можно быстрее старался отделиться от нее, стать самостоятельным. Она все это видела, и поэтому ей было грустно.

Под вечер Константина вышла из дому. Походила немного по улицам, зашла в костел и, постояв там несколько минут, отправилась в дом настоятеля.

Ксендз встретил ее очень приветливо, усадил и даже сам сел. А это означало особенное внимание к гостье.

— Я разговаривала с сыном, — сказала она, не ожидая, когда ксендз начнет спрашивать.

— Он, конечно, отпирается?

— Нет, он не умеет врать, — с гордостью за сына ответила мать. — Но и говорить не хочет.

«Стало быть, они не ошиблись, следы верные», — обрадовался ксендз, но вслух он сказал сухо, даже сурово:

— Вы — мать и должны употребить все свое влияние, все средства…

— Но учтите, настоятель, что Ромас уже не маленький, — перебила она ксендза.

— Все равно, ответственность за детей, какими бы они ни были, даже совсем взрослыми, падает на родителей.

— Я это понимаю, настоятель. Я постараюсь, чтобы документы как можно скорее были возвращены. Возможно, завтра мне удастся узнать больше.

— Завтра? — переспросил ксендз. — Почему именно завтра?

— Насколько я поняла, они сделали себе из этого развлечение. Читают этот документ, а завтра после обеда, говорит, наверное, кончат, и он все расскажет. После этого, разумеется, вернет.

Ксендз вдруг поднялся во весь свой могучий рост, постоял перед ней, словно желая что-то сказать, но так и не сказал. Он начал расхаживать большими шагами по комнате. «Читают, читают, — размышлял он. — Если прочтут, тогда уже будет поздно. Тогда дело пропащее… Надо сорвать это чтение, надо как можно скорее вырвать у него это завещание». Ксендз все еще расхаживал, и гневные проклятия

тем, кто замышляет ограбить святую церковь, кто стремится выведать ее тайны, сами просились на язык. Но проклятия и угрозы тут не помогут: вряд ли эта женщина примет всерьез даже самые страшные слова. Поэтому ксендз постарался взять себя в руки и спокойно сказал:

— Ничего особенного они там не найдут, если и прочитают. В конце концов не думаю, чтобы церковная тайна, да еще далекого прошлого, могла бы очень интересовать мирянина, особенно ребенка. А где они читают? — как бы между прочим осведомился он. — У вас в доме?

— Нет, очевидно, у кого-нибудь из товарищей.

Ксендз остановился.

— Я надеюсь, что вы все-таки повлияете на сына, и церкви будет возвращено то, что ей принадлежит. Это ваш долг католички, это, наконец, долг каждого порядочного человека.

Когда Константина ушла, настоятель вызвал пономаря, который уже собрался идти в костел, и приказала:

— Сегодня крайнюю правую свечу не зажигай!

— Хорошо, настоятель.

Горбун удалился, и вскоре послышался звук колокола.

Настоятель стал собираться на вечернюю молитву.

Ромас в западне

Все собрались перед домом Ромаса. Не было только коротышки Йонаса. Впрочем, ему еще не разрешили принимать участие в чтении рукописи: пока Йонас не докажет, что учится, никуда с ними не пойдет. Пускай сидит дома — это решение было единогласным.

А легкомысленный Йонас вовсе не собирался готовиться к переэкзаменовкам и по-прежнему читал приключенческие книжки.

Загудела лестница, показался Ромас. Он нес авоську с пустыми молочными бутылками.

— Идите, ребята, я вас догоню, только молоко принесу! — крикнул он и, позвякивая бутылками, помчался по улице.

— Только ты недолго! Бутылки не раскокай! В очереди не стой! — неслось ему вдогонку.

Ребята пошли по направлению к Старому городу. Зигмас спросил:

— А что мы будем делать, когда кончим читать рукопись?

— Может быть, дел будет побольше, чем теперь, — загадочно сказал Симас.

— Откуда побольше? Почему побольше? — брюзжал Зигмас.

— Помнишь, ты говорил, что этот катехизис в дорогом окладе очень важный. А другие драгоценности?

— Мы будем искать! — твердо решил Костас. — Вещи старинные, поэтому имеют научную ценность.

— Найдешь, найдешь, как же! Все давно растащено. Или так запрятано, что не докопаешься, — усмехнулась Ниёле.

— Мы раскопаем! — не сдавался Костас.

Зигмас потирал руки:

— Вот бы найти, вот бы найти!

— А что бы ты сделал, Зигмас, с этими сокровищами? — неожиданно спросил Симас. — Нашел, а тебе говорят — бери и делай, что хочешь!

Зигмас покосился на него, нет ли тут какого подвоха.

— Что бы я делал? Ха! Я?.. Я?.. — Зигмас не знал, что сказать.

Но и все остальные, казалось, были несколько озадачены таким неожиданным вопросом. В самом деле, что бы они стали делать?

— Ну скажи, что бы ты сделал? — не отставал от Зигмаса Симас.