Призраки подземелья
Шрифт:
— Я могу зайти! — охотно согласился Симас. — Где вы живете?
— Я живу… Правда, трудновато найти, если не бывал. Сейчас нарисую. — Он стал шарить по карманам. Задержался, вынул что-то. — A-а, чуть не забыл: возле вашей калитки нашел. Смотрю, что-то блестит. Поднимаю — буквы! Монограмма, оказывается. Должно быть, твоя? — протянул он Симасу.
Тот взял, осмотрел монограмму:
— Нет, не моя, Ромаса.
— Какого Ромаса?
— Ромаса Жейбы! Мы вместе учимся, у него на портфеле была такая.
И вдруг Симас вспомнил,
А фотограф продолжал как ни в чем не бывало:
— Ромаса Жейбы, говоришь? А как твоя фамилия?
— Моя? Я Баублис, Симас! — ответил он, не понимая, почему тот спрашивает его фамилию. Ведь Симас давал же ему адрес.
— А эти двое кто такие?
Симас назвал фамилии товарищей.
— А монограмма действительно Ромаса?
Определенно эти настойчивые расспросы фотографа казались Симасу подозрительными, и он начал на всякий случай выкручиваться:
— Не знаю, может быть, и не его. Была у него похожая. А может быть, и кто-нибудь другой потерял.
Клапас встал и очень торопливо, даже не попрощавшись, выскочил на улицу.
Когда он ушел, Симас вспомнил, что фотограф так и не сказал ему своего адреса. Выбежав на улицу, он крикнул:
— А как же со снимками, куда прийти?
Но Клапас даже не обернулся.
Когда Симас закончил рассказывать про случай с фотографом, Ромас спросил:
— А ты, Симас, хорошо рассмотрел эту монограмму?
— Рассмотрел.
— Она действительно моя?
— По-моему, твоя. Другой похожей с такими острыми концами я не видел. Помнишь, как ты уколол палец, затачивая концы? Мы же еще приставали к тебе, зачем их затачивать.
Ромас даже за голову схватился:
— Ну и дурак же я, братцы! Как это я раньше не догадался… Все ясно. — Он горячо заговорил: — Симас, Симас, теперь я все начинаю понимать. Ты знаешь, эти двое и есть те самые, с которыми, я тогда в парке поменялся портфелями. Теперь мне ясно, откуда были эти письма, — рассуждал Ромас. — Хотели заманить меня в западню.
— Какие еще письма? — не понял Симас.
— Правда, ты и про письма не знаешь! — Ромас рассказал ему про историю с письмами, разумеется ни словом не упомянув Ниёле.
Тут уж и Симасу все стало ясно:
— Это их работа Ромас! Сначала просто так написали письмо, думали, ты придешь, ну хотя бы из любопытства. — Симас подумал еще немного и добавил: — Хотели на свидание заманить! Да не удалось…
— Потом пришел с монограммой проверить, действительно ли это моя. Могла быть совсем кого-нибудь другого, чьи имя и фамилия начинаются буквами Р. Ж. Ты подтвердил, что монограмма действительно моя.
Симас испуганно смотрел на него:
— Я выдал тебя, Ромас?!
Тот усмехнулся:
— Ведь
— Эх, надо всегда подумать, прежде чем говорить! — сокрушался Симас. — А я брякнул, совсем не подумав. После этого они уж действительно узнали, что портфель у тебя, и попытались схватить.
— Интересно, что бы они со мной сделали?
— Теперь тебе надо очень остерегаться. Думаешь, они больше не попытаются тебя схватить?
Ромас махнул рукой:
— Пусть попробуют. Теперь-то я знаю, что нужно остерегаться, и они могут ловить сколько угодно! А мы в четверг кончим читать завещание, и все выяснится.
— Думаешь, кончим, Ромас?
— Конечно, кончим.
Однако события сложились совсем не так, как предполагали наши друзья.
Ночной гость
По узкой уличке Стиклю шли двое. То забегая вперед, то снова отставая, тянулись по стенам домов их черные тени. Одна тень — худая, долговязая, другая — пониже.
Вокруг было тихо, таинственно и даже жутко.
Улица Стиклю расположена в самом мрачном квартале Старого города. Его история уходит далеко в средневековье. Но здесь нет великолепных костелов, которых так много в других местах Старого города. Не увидишь здесь и дворцов именитых феодалов с роскошными колоннами и гербами на фасаде, нет ни изящных ворот с арками, ни дворов-галерей, ни памятников. И здесь почти совсем нет зелени. Ни деревьев, ни кустов, ни цветов. Одни кирпичи и камень. Громоздкие дома, булыжные мостовые и перепутанные, переплетшиеся узкие улички. Такие узкие, что на них не разъедутся две машины.
На этих извилистых уличках, в этих мрачных домах, в полутемных подвалах столетиями ютилась городская беднота: нецеховые ремесленники, мелкие торговцы. Здесь находили приют люди, перебивавшиеся случайными заработками и услугами, воры и скупщики краденых вещей, наконец, колдуньи, гадалки, нищие.
Но среди этой темной и бедной разношерстной мелкоты попадались и иные люди. Здесь поджидал свои жертвы жадный ростовщик, пронырливый меняла, скупщик драгоценностей. В темных подвалах за девятью замками хранили они золото и драгоценности, добытые ценой чужих слез, а то и крови.
Заглядывал сюда и подвыпивший, промотавшийся шляхтич, который, прокутив свое именьице, мечтал снова разбогатеть, хотя бы продав дьяволу душу. Но разбитные горожане и разномастные шарлатаны вконец обирали его, и им перепадало то немногое, что еще оставалось в дворянских карманах.
Тенью скользил в толпе коварный монах, пришедший заключить какую-нибудь нечистую сделку; мелькал пронырливый слуга, посланный своим господином по неотложным денежным делам.
И день-деньской на этих уличках, в подворотнях домов и во дворах, на тесных площадях, всегда полных мусора, навоза, грязи, была давка, звучали шум и раздраженные голоса.