Призраки подземелья
Шрифт:
Однажды ночью, когда войт был в гостях, в его новом доме вспыхнул пожар. Слуги могли бы погасить его быстро, однако кто-то заткнул трубу водопровода. Когда деревянную трубу разбили, было уже слишком поздно. Дом пылал. Искры и горящие головни подожгли соседние дома. Сбежавшиеся горожане стали гасить пожар, но в колодце Руднинкай вода быстро иссякла, а отцы доминиканцы из монастыря Виндряй воды даром не хотели давать. Посланцы магистрата начали вести торг с монахами. Те потребовали за воду пуд перца. Но когда перец принесли, он оказался сырым, и монахи его не взяли. Пришлось идти его менять. Пока договаривались и носили перец, вся северная часть города — двести домов и костел Святого Иосифа — сгорела.
Ануприй не показывался. Встретил я его только через неделю и потребовал, что мне надлежит. Но он сказал, что оклада того не нашел: видно, был он в другом месте спрятан
В день казни, как только часы магистрата пробили девять, к площади перед магистратом стали собираться люди.
Народу набралось столько, что еще до того как привели преступника, нескольких человек унесли с помятыми боками, двоим вывихнули руки. Многие взобрались на кровли складов магистратуры и купеческих лавок. В одной лавке балка не выдержала и сломалась. Пятеро человек провалились внутрь и получили увечья.
Когда под барабанный бой привели Ануприя, послышался ропот: иные начали бросать в него что под руку подвернется, но больше попадали в часовых и палача. Поэтому палач начал спешить; введя на эшафот вора, он сорвал с него одежду, поставил на колени и хотел нагнуть его голову к колоде. Но он вырвался и крикнул: «Я не виновен! Меня прельстили!» Больше Ануприй не успел сказать ни слова: часовые, схватив, прижали его к колоде, свистнул топор палача, и голова скатилась.
Все то, что награбил садовник, и собственное его конфискованное имущество отдали войту. Но это составило всего двадцатую часть пропавшего. Войт от той печали заболел и, несколько дней промучившись, отдал богу душу. А так как наследников не имел, то эти остатки были поделены на три части: церкви, королю и магистрату. Золотой оклад с запертой на замок рукописью достался церкви.
А вскоре произошли иные важнейшие события.
Радвилы, покровительствовавшие еретикам, испугавшись нищеты, позорной смерти и будущих адских мук, которые их семье напророчила гадалка, якобы прибывшая из далеких краев (а прикидывался ею хитроумный иезуит отец Христиан), поняв свои ошибки, раскаялись и стали вновь горячими покровителями церкви и нашего ордена. И столь же горячими врагами безбожников и еретиков. Они отняли подаренную еретикам молельню, устроенный и содержимый ими большой печатный двор в Брест-Литовском, который безвозмездно передали нашему ордену. Криступас Сирота, великий католической веры защитник, хорошо зная, сколько я претерпел мук от его предшественника и как им был обижен, за небольшую мзду выкупил у епископа золотой оклад и мне его вернул. Только ключика не было, и оклад невозможно было отпереть.
А на другой год Вильнюс и его окрестности постигло ужасное несчастье — чума, а затем голод. Люди прямо на улице вдруг падали и чернели, другие, заболев, метались, но безо всякого присмотра умирали от голода либо из окна выбрасывались. И, как от дьявольского наваждения, бежали все, и сторонились один другого, и стремились оказаться подальше, сами боясь заразиться и заболеть.
Город пустел. Первым бежал двор великого князя, а с ним вместе и вельможи; затем дворяне, затем прочие. Это продолжалось всю осень и зиму. В городе осталось совсем немного жителей, но люди перестали умирать. Понемногу стали возвращаться беглецы. Однако весной начался голод, и тысячи крестьян, не имея что есть, заполнили город. Стаями шныряли они по улицам, днем собирая милостыню, а ночами круша лавки. Мор, уже ослабевший, опять возобновился с еще большей силой, и улицы были вновь устланы трупами. Каждое утро сотни их лежали прямо на улицах под стенами; другие умирали, забравшись в уже давно опустевшие дома. Монахи бродили по улицам, по домам и железными крючьями тащили несчастных к подвалам; побросав в подвалы, замуровывали.
Когда этот тяжкий мор свирепствовал, в одну ночь я услыхал голос: «Отец Хауст, великий грешник, если хочешь быть спасен, замуруй в южной стене кафедрального костела свои сокровища, забери верного послушника Фабия и ступай на запад, чем далее, тем лучше, ибо град сей испытает много бед и невзгод».
То был глас
«При этих самых словах отец Хауст отдал свою грешную душу в руки бога…» Так. И вот что он пишет еще:
«О милосердный боже, о всемогущий господь! Смилуйся над своим презренным слугою Фабием, не допусти его гибели, не карай так сурово! Для возвеличения твоей славы я возведу в кафедральном костеле алтарь и поставлю серебряный крест с золотым распятием в костеле Святого Иоанна, лишь спаси меня от страшной смерти. Внемли, боже, чую, как холодеет мое тело и кровь стынет в жилах. Видно, страшный мор коснулся меня. Великий боже, это все за мои тяжкие прегрешения. Я, несчастный, являясь по ночам под видом духа, повелел ему замуровать сокровища и покинуть город, а потом подсыпал ему в пищу «манну небесную». О, проклятье, и мне придется отправиться на тот свет. Уже посинели мои руки, не могу сдержать дрожи… Кому достанутся замурованные сокровища? Сердце разрывается от жалости и страха. Молю бога и того, кто найдет это завещание, чтобы сокровища были переданы святой церкви. Да помянет она нас в своих молитвах, чтобы очистились наши души и были прощены нам грехи наши…
О создатель, яви чудо, умираю…»
Учитель отложил рукопись.
Ребята сидели притихшие, смотрели на учителя, и никто не решался проронить хотя бы слово. Первой заговорила девочка.
— Значит, его отравил этот послушник Фабий? — почему-то шепотом произнесла Ниёле. — Ой, как страшно!
— Но и сам загнулся, — добавил Костас. — Чума его унесла.
— И хорошо, обоим поделом, — рассудил Ромас. — Мошенники!
— А сокровища, про сокровища вы забыли! — воскликнул Йонас. — Ведь они в кафедре замурованы! В восточной стене!
— Как в восточной? В южной! — поправил Костас.
— Не в южной, а в восточной! — возразил Йонас.
Спор уже готов был вспыхнуть, но учитель утихомирил возбужденных ребят:
— Все выяснится, не спорьте. А теперь послушайте: мы только что закончили читать старинное завещание, открыли одну из страниц истории. Этот документ — живой свидетель прошлого. Он очень ярко рисует жизнь шестнадцатого и семнадцатого веков, обычаи и нравы того времени.
Пуртокас задумался. Казалось, перед глазами учителя предстал родной город, каким он был почти четыреста лет назад.
— Да, — продолжал учитель, — все это так и было: богатые, безнаказанно распоряжавшиеся судьбами людей, и обнищавшая, бесправная толпа; неразбериха, голод, чума, пожары.
Затем — и это, пожалуй, еще важнее — завещание разоблачает духовенство, орден иезуитов. Как хладнокровно отец Хауст отравил суфрагана Альбина, затем похитил его сокровища. Из документа видно, что суфраган был сильным и просвещенным человеком, поддерживал связь с другими просветителями того времени. А книжные костры? Надо думать, что иезуиты подобным образом уничтожили тысячи, если не десятки тысяч бесценных книг.