Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения
Шрифт:
Нас никто не пытался остановить. Мы пересекли ярдов сто путей, прошли по земляному проходу между складами и оказались на чем-то среднем между рыночной площадью и автомобильной стоянкой. Она была уставлена ярко освещенными киосками, напоминавшими свечи на именинном пироге. Как выяснилось, во всех киосках по непонятной причине продавалось одно и то же: банки с консервированной лососиной «Красная звезда», баночки сардин «Красная звезда», запыленные флаконы духов «Кремль», пыльные коробки конфет «Кремль», соленые помидоры, волосатые плиты сырого бекона, шлепнутые между ломтями хлеба цвета сажи, неведомые напитки и булочки, вызывавшие почему-то уверенность, что их испекли в июле. Все киоски вели бойкую торговлю, но самого желанного товара ни в одном из них не было. Он находился в руках
Непрекращающийся плач паровозных гудков, казалось, сплавил едоков яблок, киоски, прохожих, бесшумных, как летучие мыши, со скрытыми мехом лицами, в единый дымный образ скорбного стона.
– В жизни не тосковала по дому. Ни одной минуты, – сообщила мисс Райан. – Но иногда, господи боже ты мой, – сказала она, взбегая по ступенькам и распахивая вокзальную дверь, – иногда вдруг понимаешь, как далеко ты от дома.
Брест-Литовск – один из стратегически важнейших железнодорожных узлов России, поэтому и вокзал в нем – один из крупнейших в стране. Ища, где бы выпить, мы до тонкости изучили высоченные коридоры и серию залов ожидания, в том числе главный, с красивыми дубовыми скамьями, на которых сидело множество пассажиров с немногими пожитками. На коленях они держали детей и бумажные свертки. Идти по каменному полу, промокшему от черной слякоти, было скользко, и в воздухе стоял специфический запах такой плотности, что казался уже не запахом, а давлением. Приезжающие в Венецию часто замечают, какой силы там запахи. В России общественные места – вокзалы и универмаги, театры и рестораны – тоже отличаются мгновенно узнаваемыми запахами. Как сказала, понюхав воздух, мисс Райан: «Ух ты, не хотела бы я флакон такого. Старые носки и миллион зевков».
В поисках бара мы стали наугад открывать двери. Впорхнув в одну из них, мисс Райан тут же выпорхнула обратно: это была мужская уборная. После чего, заметив пару мертвецки пьяных личностей, выходивших из красной дверцы, решила: «Сюда-то нам и надо».
За красной дверцей находился совершенно невероятный ресторан. Он был размером с гимнастический зал и выглядел так, как будто его украшал для выпускного вечера школьный родительский комитет с викторианскими вкусами. Стены были задрапированы алым плюшем. Люстры времен прадедушек заливали тропическими лучами джунгли чахлых фикусов и заляпанных борщом скатертей. Под стать атмосфере убогой роскоши был и метрдотель, белобородый патриарх лет восьмидесяти, не меньше. Он смотрел на нас сквозь толстую, как в матросском притоне, стену папиросного дыма свирепым взглядом, как будто спрашивая, по какому праву мы здесь находимся.
Мисс Райан улыбнулась ему и сказала: «Водка, пжалиста». Старик по-прежнему глядел на нее враждебным, непонимающим взглядом. Тогда она стала произносить слово «водка» на разные лады – «Воудка… Вадка… Водка…» – и даже показала жестами, как опрокидывают рюмку. «Бедняга глух как пробка, – сказала она и крикнула: – Vodka, черт побери!»
Лицо старика не изменилось, но он поманил нас за собой и, следуя русскому обычаю сажать вместе чужих людей, поместил за столик с двумя мужчинами. Оба пили пиво, и старик показал на него, как будто спрашивая, это ли нам нужно. Мисс Райан кивнула, смирившись с судьбой.
Наши соседи по столу оказались совершенно разными. Один, здоровенный бритоголовый парень в выцветшей гимнастерке, был уже в сильном подпитии, как и множество других посетителей, в основном мужчин – либо шумливых, либо что-то бормочущих, навалившись на стол. Второй был загадкой. По виду
Через какое-то время бритоголовый солдат заговорил с мисс Райан.
– К сожалению, я не говорю по-русски, – объяснила она. – Мы американцы. Amerikansky.
Это его несколько отрезвило. Взгляд красных глаз медленно, хотя и не полностью сфокусировался. Он повернулся к хорошо одетому человеку и произнес длинную тираду, на которую тот ответил несколькими отточенными, холодными фразами. Последовал обмен резкостями, после чего солдат прошествовал вместе с пивом к соседнему столику, где и сел, злобно глядя на нас.
– Ну что ж, – сказала мисс Райан, отвечая ему таким же злобным взглядом, – значит, не все мужчины одинаково хороши, вот и все.
Зато нашего хорошо одетого защитника она объявила «очаровательным».
– Вроде Отто Крюгера. Странно, мне всегда нравились мужчины в возрасте. Перестань таращиться, он поймет, что мы о нем говорим… Слушай, – продолжала она, обратив мое внимание на его рубашку, запонки и чистые ногти, – как ты думаешь, в России бывают миллионеры?
Тут подоспело пиво: бутылка величиной в кварту и два стакана. Метрдотель налил дюйм пива в мой стакан, затем выжидающе остановился. Мисс Райан первая поняла, в чем дело. «Он хочет, чтобы ты его попробовал, как вино». Поднимая стакан, я раздумывал, принято у советских дегустировать пиво или же это некая церемония, смутная, шампанская память о царском блеске, которую старик возродил, чтобы нас удивить. Я сделал глоток, кивнул, и старик с гордостью наполнил наши стаканы теплым, беспенным пойлом. Но мисс Райан вдруг сказала:
– Не прикасайся к пиву. Какой ужас!
Я ответил, что оно, по-моему, не такое уж плохое.
– Да нет, дело не в этом, – сказала она. – Представляешь, нам нечем заплатить! Я только сейчас сообразила. У нас ни рубля. О боже!
– Простите, вы не согласитесь быть моими гостями? – спросил по-английски мягкий голос с очаровательным акцентом. Говорил хорошо одетый человек, и хотя лицо его не изменило выражения, ярко-синие нордические глаза заиграли лучиками морщинок от нашего замешательства.
– Я не русский миллионер. Такие бывают – я знаю нескольких, – но мне было бы крайне приятно угостить вас пивом. Нет-нет, пожалуйста, не извиняйтесь, – ответил он на заикания мисс Райан, уже откровенно улыбаясь. – Это истинное удовольствие. Необычайное. Не каждый день встречаешь американцев в этих краях. Вы коммунисты?
Разуверив его, мисс Райан объяснила, куда и зачем мы едем.
– Вам очень повезло, что вы начинаете с Ленинграда, – сказал он. – Изумительный город. Тихий, спокойный, по-настоящему европейский. Единственное место в России, где я мог бы жить, то есть я не собираюсь, конечно, но все-таки… Да, люблю Ленинград. Ничего общего с Москвой. Я сейчас еду в Варшаву, а до этого две недели пробыл в Москве. Все равно что два месяца.
Он объяснил, что он норвежец, бизнесмен, занимается заготовкой лесоматериалов и с 1931 года, с перерывом на войну, ежегодно на несколько недель приезжает по делам в Советский Союз.
– У меня русский вполне приличный, друзья считают меня авторитетом по России. Но, по правде говоря, сейчас я понимаю про нее не больше, чем в тридцать первом году. Всякий раз, как приезжаю к вам – я был в Америке – сколько? ну, пожалуй, раз пять-шесть, – мне приходит в голову, что единственные, кто напоминает русских, – это американцы. Надеюсь, вам не обидно? Американцы – широкие люди. Энергичные. А подо всем этим хвастовством – страстное желание, чтобы их любили, гладили по голове, как ребенка или собаку, сказали, что они ничем не хуже других, может, и лучше… Вообще-то, европейцы склонны с этим согласиться. Но сами американцы в это не верят. Все равно знают, что они хуже всех и живут бог знает как. Одни совсем. Точь-в-точь как русские.