Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения

Капоте Трумен

– Удивительно! – сказал Джоахим, поворачиваясь к слушавшей разговор группке, в которой был Леонард Лайонс. – Им вообще о нас не говорили. Они понятия не имеют, что такое «Порги и Бесс».

Первым оправившись от шока, Лайонс выхватил из кармана блокнот и авторучку:

– Ну и что? Какова их реакция?

– О, – сказал Джоахим, – они в восторге. Вне себя от радости.

Действительно, русские кивали и смеялись. Офицер хлопнул проводника по плечу и прокричал какой-то приказ.

– Что он сказал? – спросил Лайонс, держа авторучку наперевес.

–

Велел самовар поставить, – ответил Джоахим.

На вокзальных часах было пять минут седьмого. Приближался отъезд, со свистками и громыханием дверей. В коридорах поезда из репродукторов грянул марш, и члены труппы, наконец благополучно погрузившиеся, гроздьями повисли в окнах, маша удрученным немецким носильщикам – те так и не получили «капиталистического оскорбления», каковым, предупредили нас, в народных демократиях считают чаевые. Внезапно поезд взорвался единодушным «ура». По платформе бежали Брины, а за ними несся фургон с едой: ящики вина и пива, сосиски, хлеб, сладкие булочки, колбаса всех сортов, апельсины и яблоки. Едва все это внесли в поезд, как фанфары взвыли крещендо, и Брины, улыбавшиеся нам с отеческим напускным весельем, остались стоять на платформе, глядя, как их «беспрецедентное начинание» плавно уносилось во тьму.

Мое место было в купе № 6 вагона № 2. Купе было больше обычного, и что-то в нем было приятное, несмотря на репродуктор, который полностью не выключался, и синий ночник на синем потолке, который полностью не гас. Стены в купе были синие, окно обрамлено синими плюшевыми занавесками, под цвет сидений. Между полками был столик, а на нем лампа под розовым шелковым абажуром.

Мисс Райан познакомила меня с нашими соседями по купе, которых я раньше не видел, Эрлом Брюсом Джексоном и его невестой Хелен Тигпен.

Джексон – высокий, поджарый, провод под током, с раскосыми глазами, эспаньолкой и мрачным выражением. На каждом пальце у него переливаются кольца – брильянтовые, сапфировые и рубиновые. Мы пожали друг другу руки.

– Спокойно, браток, спокойно. Главное – спокойствие, – сказал он и продолжал чистить апельсин, не подбирая падавшие на пол корки.

– Нет, Эрл, – сказала мисс Райан, – главное не спокойствие. Главное – чистота и порядок. Положите корки в пепельницу. В конце концов, – продолжала она, глядя на гаснущие за окном последние одинокие огни Восточного Берлина, – это будет наш дом черт знает сколько времени.

– Вот именно, Эрл. Дом, – сказала мисс Тигпен.

– Спокойно, браток, спокойно. Главное – без напряга. Так ребятам в Нью-Йорке и передай, – сказал Джексон, выплевывая косточки.

Мисс Райан начала раздавать ингредиенты бриновского «пикника в последнюю минуту». От пива и сэндвича с колбасой мисс Тигпен отказалась.

– Прямо не знаю, чем питаться. Ничегошеньки для моей диеты. Мы когда с Эрлом познакомились, я села на диету и

спустила пятьдесят шесть фунтов. Пять ложек икры – это сто калорий.

– Да бросьте, ради бога, это же не икра, – сказала мисс Райан, набивая рот сэндвичем с колбасой.

– Я вперед думаю, – угрюмо ответила мисс Тигпен и зевнула. – Никто не против, если я влезу в пеньюар? Хоть устроиться поудобнее.

Мисс Тигпен – концертная певица, поступила в труппу четыре года назад. Это маленькая, пухленькая, обильно пудрящаяся женщина. Она ходит на высоченных каблуках, носит громадные шляпы и выливает на себя тонны «Джой» («самые дорогие духи на свете»).

– Ну, класс, кошечка, – сказал Джексон, любуясь тем, как его невеста устраивается поудобнее. – Выигрышный номер – семь-семь-три, главное – спокойствие. Убль-ди-ду-у!

Мисс Тигпен пропустила эти комплименты мимо ушей.

– Эрл, – спросила она, – ведь правда, это было в Сан-Паулу?

– Что «это»?

– Где мы обручились.

– Угу. Сан-Паулу, Бразилия.

Мисс Тигпен облегченно вздохнула:

– Так и сказала мистеру Лайону. Он спрашивал. Это такой, который пишет в газету. Ты с ним знаком?

– Угу, – сказал Джексон. – Покорешили чуток.

– Вы, может, слышали? – обратилась ко мне мисс Тигпен. – Насчет нас. Что мы в Москве повенчаемся. Это все Эрл придумал. Сама-то я даже не знала, что мы помолвлены. Пятьдесят шесть фунтов спустила – и знать не знала, что мы помолвлены, пока Эрл не придумал повенчаться в Москве.

– Шум на весь мир. – Джексон прищелкивал сверкающими от перстней пальцами, однако говорил медленно и серьезно, явно высказывая заветную мысль. – Первые американские черные в истории женятся в Москве. На всех первых страницах. По телику. – Он повернулся к мисс Тигпен. – И нечего трепать языком. Главное, чтобы магнитные вибрации были правильные. Это тебе не шутка: чтобы вибрации подходили.

– Вы бы видели жениховский костюм Эрла, – сказала мисс Тигпен. – Сшил на заказ в Мюнхене.

– Обалденный, – сказал Эрл. – Это что-то. Фрак коричневый, с персиковыми атласными отворотами. Штиблеты, само собой, под цвет. Плюс пальто с этим, как его, каракулевым воротником. Но, друг, до великого дня никто даже одним глазком не увидит.

Я спросил о дате великого дня, и Джексон признался, что точного числа пока нет.

– Всем мистер Брин занимается. Разговаривает с русскими. Для них это большое дело.

– Еще бы, – сказала мисс Райан, подбирая с пола апельсиновые корки. – Наконец-то все узнают, что есть на свете такая страна – Россия.

Мисс Тигпен, уже в пеньюаре, улеглась на полку и приготовилась изучать ноты; но что-то ее точило, не давало сосредоточиться.

– Я вот все думаю, это ведь не будет иметь силы. У нас там в некоторых штатах, если пожениться в России, это не имеет силы.

– В каких штатах? – спросил Джексон, явно возобновляя надоевший спор.

Мисс Тигпен подумала и сказала: