Призвание: маленькое приключение Майки
Шрифт:
Майка отпрянула и, с грохотом скатившись по последним ступенькам, дернула на себя тяжелую дверь.
— …а-а-а… — опять загудел певец любимую букву, пока его не заглушила дверь.
«Ну, и денек», — подумала Майка. Душа девочки пела, и, надо сказать, получалось у нее лучше, чем у певца из телевизора.
— Лучше рано, чем никогда.
Пора! Пора!
Это было дивное утро. Такое тихое, словно его нарисовали. Солнце спало с открытыми глазами, не хуже теть-Жени, деревья, подобно телевизионному певцу, тянулись
И ноги буквально сами — Майка могла поклясться — повели ее не на горку, в сторону школы, а в прямо противоположном направлении — в парк.
Она отыскала тайную калитку, откинула щеколду в виде диковинной глазастой птицы, и ступила на дорожку, покрытую толстым слоем палой листвы. Листья были старыми и мелкими, похожими на россыпь древних золотых монеток.
Майка заглядывала в парк всего раза два и три — уж очень он был угрюм. Но сегодня все виделось иным. Парк манил, а девочка, внимая его беззвучному зову, уверенно шагала по золотистой дорожке — она будто точно знала, куда направляется.
Вскоре Майка попала туда, где парк притворялся самым настоящим буреломом — здесь были и ветки сломанные, и тяжко склоненные деревья, и кусты, похожие на большие, всклокоченные кучи. Под березой, расколотой пополам, совсем корявой и некрасивой, Майка решила, что идти хватит. Тут и скамейка проявилась.
Она идеально подходила для раздумий о чудесах сегодняшнего утра, о майской красоте, а заодно и о полном счастье…
— Дзынь, — что-то звякнуло оборвавшейся гитарной струной, вырвав Майку из сладкого небытия.
— Динь-дон, — ответил невидимый колокол.
— Нет, без мороженого нельзя, — додумалась, наконец, Майка.
Приняв решение, она задрыгала ногами еще веселей и даже взвизгнула от предвкушения освежающей сладости.
Чудо! Скамейка под ней тоже ответила писком.
Майка взвизгнула еще раз.
Скамейка повторила. Она даже будто подначивала: ну, давай же! действуй!
И только было девочка собралась завизжать изо всех сил, как скамейка легонько поддала ей под зад и… запела.
Маленькое Приключение Майки началось.
И-раз! Смотреть
Жужики
Эти слова пелись на мотив гимна, который Майка знала из школы, где его включали в торжественных случаях. Музыка была длиннее слов, и потому песня выходила с каким-то подвыванием:
— …По-о-олучаем бу-у-ублики Из ле-е-есной ка-а-апели…Голосила не скамейка, а два цветных существа под ней. Один был оранжевый и круглый, как апельсин. Другой — похож на синюю лохматую грушу.
В том, что пели именно они, у Майки не было никаких сомнений. Когда надо было подвывать, то пушистые существа ненадолго зависали в воздухе
Так ведут себя только те, кто поет. Иманжигеева из Майкиного класса, которая часто выступала на школьных концертах, тоже в самых писклявых местах замирала и чуточку тряслась.
— …Этих славных бубликов Сочные фортели Кушаем до тугриков, С кружевной макрелью, —пронзительно верещали мохнатые апельсин и груша.
У Майки зазвенело в ушах.
— Отставить! — крикнула она.
Оранжевый немедленно хлопнулся на землю, а за ним последовал и синий.
— Молодец, корявка, — произнес апельсин низким мужским голосом, выкатываясь к ногам ребенка. Из какого места раздавался голос, было непонятно, но Майка знала почему-то, что говорит именно он. Еще было очевидно, что ворсистый мячик ей рад, хоть и притворяется ворчуном. — Приступаем ко второй части благовещания, — круглые яркие бока его пошевелились. — Мы принесли тебе благую весть, — объявил он.
— Это очень мило, что вы что-то принесли, — сказала девочка. — Но мне нельзя ничего брать у чужих. Мама не велит.
— Мы принесли тебе благую весть, — повторил оранжевый, давая девочке понять, что от него просто так не отвяжешься: что принес, то и вручит.
— Вы почтальон? — нашлась она.
Почтальонов мама жаловала, а недавно даже рассердилась на Майку из-за того, что та задевала куда-то синее письмо с треугольным штемпелем. Письмо пахло, как рай на земле, но все равно исчезло. Будто сквозь землю провалилось.
— Хорошо. Я очень рада. Давайте, — сказала девочка. — Вас как зовут?
Оранжевый поплевался звуками, которые сложились в слово «Ратла».
Затем тоже самое сделал синий, став для девочки грушей по имени «Мойсла».
— Значит, вот вы какие, Ратла и Мойсла, — сказала Майка, а дальше с ее языка соскользнуло и еще одно новое слово. — Жужики.
Да. По-другому и быть не могло. Существа этой смешной породы непременно должны были называться жужиками и никак иначе.
Тут синий груша Мойсла высоко взвился в воздух и нарисовал перед глазами Майки восьмерку. Воздушная цифра не исчезла и когда она шмякнулся назад в траву: цифра наполнилась светом, затем стала темнеть, меняться, пока не превратилась в кожаный шнурок с розовой жемчужиной на конце. Обретя вес, чудесное украшение с тихим стоном упало к носам Майкиных туфель.
— Теперь понятно тебе? — спросил ее Ратла-апельсин.
— Понятно, — сказала Майка, подняв драгоценный шнурок.
Она хотела сказать «понятно, что ничего непонятно», но оставшиеся слова почему то не пожелали произноситься.
— Мы алкаем, жужики, — тихонько напела школьница, заворожено глядя на призрачно мерцающую жемчужину.
Ратла покачался неваляшкой: было ясно, что апельсиновый мячик полон чувством исполненного долга.
Ненадолго повисла тишина. Майка смотрела на жемчужину на шнурке, а жужики почтительно ждали.