Призвание: маленькое приключение Майки
Шрифт:
В его словах было что-то неправильное, но девочка не могла сказать что.
Майке было душно рядом с ним, чего рядом с другими стариками и старухами она не испытывала. Вот та же бабка! Стара по названию, но от нее наоборот разные просторы открывались. У Майки порой голова кружилась, когда та рассказывала новые вещи, которые почему-то обязательно надо было знать.
Сейчас был другой случай. Старик наступал на ребенка, топотал клюкой и, казалось, сделай Майка хоть один-единственный шаг
— Если хотите, я провожу вас до гардероба и помогу одеться, — предложила Майка.
Четвероклассница пыталась хорохориться, но голос ее все равно звучал виновато. Неприятно было отказывать пожилому человеку. Он же не виноват, что уже давно не веселый божий одуванчик, а целый Обдуван — настырный, злой и облетевший.
Так Майка его и назвала. Обдуван Божий.
— Не пойдешь? — старик тяжко смотрел на ребенка.
— Не могу.
Она хотела объяснить подробней, почему не может, но лишь испуганно отшатнулась.
Майке показалось, что перед ее глазами жахнула огненная вспышка: так на торфяных болотах иногда взрывается газ.
— Пожалеешь, — пообещал старик и на удивление резво засеменил прочь.
Тяжелая легкость
Майка терзалась. У коридора имелось всего два направления: или туда, или сюда. Идти по следам Обдувана она не хотела, а другая сторона коридора заканчивалась глухой стеной.
— Оп-ля! — воскликнул Никифор, снова слепляясь буквально из ничего. — Кого ждем, корявка? Автобус? Троллейбус? Такси?
— Трамвай, — буркнула Майка.
— Так поехали, — он взмахнул рукой.
Майка очутилась на задней площадке старомодного трамвайчика с поручнями из желтого металла и пухлыми сиденьями из темно-красной кожи. Откуда-то девочка знала, что трамвай носит ласковое имя «Нюшик».
Он двигался без рельсов внизу, без проводов наверху и даже без водителя в кабинке. «Нюшик» ехал так, как иные жили. Вперед, сам собой, без затей и поражений. Может, и не лучшая участь, зато уж точно не худшая.
— Нравится? — спросил Никифор.
Он ждал похвалы.
В другой раз Майка ответила бы безоговорочным согласием. Но после встречи с Обдуваном настроение ее заметно поувяло. Она неопределенно кивнула.
— Чего скуксилась?
— Так, просто, — Майке хотелось поделиться, но она боялась расплакаться.
Ясных причин для слез не было и от того Майке делалось еще горше.
— Зря, — сказал чудак-директор, — цени момент. Не каждый день желания сбываются по одному лишь зову.
— Так, я ценю…
За трамвайным окном плыла осень. Она была необычайно правдоподобной: редко из трамвая можно увидеть столь исчерпывающую картину
Тоска.
«Нюшик» двигался бесшумно, словно парусник по морским волнам. Девочке показалось даже, что она слышит крики чаек.
Это был ненастоящий трамвайчик. И мир за окном тоже был придуманный.
Девочка опять спала с открытыми глазами.
— Все неправда. Вы меня разыгрываете, — сказала Майка, глядя на удручающий пейзаж, неспешно проплывающий мимо.
— Разве плохо? — спросил Никифор. — Зачем грустить, если можно радоваться? Зачем плакать, если можно смеяться? — и договорил уже шепотом. — Пчелы счастья слетаются на мед, а не на уксус.
Майка лишь покачала головой. Какие пчелы осенью… Да еще такой поздней, что пора бы в спячку… Нет, осень, пусть даже выдуманная, не вызывала у Майки радости. Она была весенней девочкой и всем месяцам предпочитала свой собственный — суматошный, яркий и свежий май.
— Так у вас все просто, — сказала она.
— Поверь, корявка, все просто в жизни, если умеешь с ней обращаться.
— А вы умеете?
— Пытаюсь. Стремлюсь и тебе советую. Посмотри, какое чудо вокруг: море плещется, чайки летают, белоснежные яхты идут своим чередом…
Майка посмотрела в окно, но там все было прежним. И деревья, и листва, и небо, и птицы. Ну, может, чуть более стылым…
— А у меня осень…
Никифор и Майка грезили одновременно, но видели его каждый по-своему.
— Ах-да, мы же в трамвае, — спохватился провожатый. — Прости, забылся!
Но было поздно: тусклая осень перед глазами девочки потекла, будто рисунок на стекле смывал дождь. Столкнувшись, иллюзии взрослого и ребенка опали. Они вновь оказались в пустынном коридоре.
— Я понимаю тебя, — произнес директор Пан. Он был серьезен. — Трудно нести дар…
— Он тяжелый? — спросила Майка, представив на своих плечах неснимаемые гири.
— Он слишком легкий. В том и заключается его тяжесть. Обманчиво легкая тяжесть, — сказал лысый чудак.
— Разве так бывает?
— Тебе жаль трамвайчика, в котором ты только что прокатилась?
— Зачем мне его жалеть? — удивилась Майка. — Он ведь неправда.
— Как знать, — произнес директор. — А представь, что о поездке на «Нюрке»…
— «Нюшике», — поправила она.
— …на трамвае, — на свой лад продолжил Никифор, — тебе пришлось много и долго мечтать?! Может, ты всю предыдущую жизнь жаждала прокатиться на трамвае?! Что бы ты сказала тогда?
— Не знаю. Наверное, мне было бы очень жаль, что все так быстро закончилось.