Призвание: маленькое приключение Майки

Кропоткин Константин

— Сын ошибок трудных, Кроль! — прогудел Никифор вторым номером.

На поле выкатилась горошина поменьше. Тут Майка и приглядываться не стала — конечно, Тонкий. Он украсил себя розовыми заячьими ушками, а на трико сзади приделал пушистую пимпочку-хвост.

— Итак, наш вопрос! Кому писан закон? — спросил Никифор на весь стадион.

Гости зашумели, сообщая что-то невнятно-шумное и многоречивое.

В этот момент на поле появилась странная компания: двое неизвестных тащили за ноги третьего. Он болтался вниз

головой, очень похоже изображая овощ. По трибунам прокатился одобрительный гул.

— Дурень! — разглядев, воскликнула Майка.

Загребая руками траву, Дурень улыбался во все чумазое лицо.

«Обломился сук», — поняла Майка.

— Попытаем! — пролаял Никифор в трубу.

Железными оковами человечка закрепили на окружности большой тарелки, установленного на дальней стороне стадиона. По стадиону поплыл надсадный, сиплый звук — тарелка с Дурнем медленно завертелась.

— Что это? — шепотом спросила Майка у девицы Арманьяк.

— Развенчание, — ответила фарфоровая крошка. — Новое зрелище.

Дурень кружился, улыбаясь все истошней. Быть в центре внимания явно нравилось ему гораздо больше, чем висеть в одиночестве на суку.

— На позицию — ать-два, — скомандовал в свою трубу Никифор.

Толстый и Тонкий резво подбежали к белой полосе, прочерченной на солидном расстоянии от тарелки с Дурнем. В руках они что-то держали.

— В шайбу! Шайбу! — скандировали трибуны.

На край поля вышел детина-мальчик-Васенька. Он приставил к губам трубу и выдул из нее четыре коротких отрывистых гудка.

— Хи-ми-чи-те! — разобрала Майка.

Хорошенько размахнувшись, Задирики запустили свои снаряды в вертящийся круг. Один из них, хлопнув желтую кляксу рядом с головой Дурня, отвалился, а другой, целиком залепил ему улыбку светлым пятном.

Майка поняла: в Дурня кидали хлеб с маслом.

— Какой кадр! Ах, какой! — фотографируя, вскрикивал со своего места Варкуша.

— Закон бутерброда писан всем! — огласил вывод Никифор.

Ликуя, трибуны взметнулись, в воздух вознеслись шапки, шарфы и тюбетейки.

— В шайбу! В шайбу! — воодушевленно закричала толпа, отмечая событие.

Кругляш остановил свой надсадный ход. Хлеб отпал с лица Дурня, улыбка прорезалась сквозь масло. Впервые Майка увидела Дурня нормальном виде: вниз ногами и вверх головой.

С вымазанной физиономией, распятый на вертлявой тарелке, осмеянный во множество ртов, теперь он был совершенно счастлив. Если на засохшей ветке Дурень отыскал себя, то здесь, став мишенью для бутербродов, он нашел свое место.

— Мы принимаем вас в штатные служки, — прокричал Никифор в воронку. — А теперь переходим…

Девочка ринулась прочь.

Дурень перестал быть Заштатным. Трибуны воздавали ему громкую хвалу.

Майка убегала.

В тупике

«Прочь! Прочь!» —

колотился в голове Майки испуганный молоточек.

Девочка выскочила в коридор и кинулась прямиком туда, где привыкла прятаться от невзгод еще в родной школе — в библиотеку, где тихо и полутьма…

Библиотека «Детского мира» оказалась гораздо больше школьной. Огромное пространство было тесно расчерчено высоченными стеллажами — вершины книжных шкафов терялись в черноте потолка.

— «„Блюбка“. Практическое руководство», — прочла Майка на корешке брошюрки, стоявшей поблизости, на уровне глаз.

С этой книжкой все было более-менее ясно. Она, должно быть, учила выдувать из воспитательного бульона предвидящие фонари.

— «Перевоспитание вундеркинда», — лезли на глаза другие названия, — «Патологика хитрованцев». «Зубзазуб. Лишение авторских прав», «Эксплуатация доносчика», «Благая весть. Руководство к действию», «„А“ и „Б“ сидели на трубе: методология тайны»…

На взгляд десятилетнего ребенка, библиотека составлялась, как попало: книги были расставлены не по буквам и не по содержанию. В обычных домах девочка такое видала, но в библиотеках — никогда. Впрочем, какой-то смысл был и здесь. Книги явно пробовали складываться по временам и по происхождению: XVIII век, XIX век, XX век. Иностранцы располагались по левую от Майки руку, русские писатели — по правую. Какие-то имена девочка знала, а некоторые не говорили ей ровным счетом ничего.

Один стеллаж был пустоват: всего-то пара-тройка книжек. «Скучно», — подумала Майка, лишь ради приличия глянув на табличку. На ней значилось: «Русская детская литература конца XX-го века».

Вдруг ей почудился тонкий, словно мышиный писк.

— Мы редкие книжата, Кто же нас прочтет? Страницы не помяты, Пусть же он придет, Читатель редких книжа-а-аток…

Книжки пытались петь, но голоса них были слабые, неокрепшие. Им будто не хватало витаминов. А может обыкновенной веры в то, что они — говорящие на одном с девочкой языке — тоже достойны внимания…

— Умца-умца, — Майку отвлек назойливый звук с противоположной стороны.

Левый стеллаж был пестрый, богатый и такой многоголосый, что аж оторопь брала.

Он не был заунывным. Но и родным он тоже не был. В глаза лезли иностранные книжки и требования у них были тоже иностранными.

Они хотели всего, много и сразу.

Майка не без труда разобрала сложную мелодию на три главных темы:

— Эй, ты! — нахраписто трубили одни книжки. — Слышь?! Ну-ка, греби сюда! Прочти нас!

— Почитай-ка! Почитай-ка! Мы такие хорошие! Мы дурному не научим! — льстиво приглашали флейты и альты.