Призванный в Бездну
Шрифт:
«Я решила проверить, чем ты занимаешься… И снова невовремя. Как в тебя влезает такая…»
Она прерывисто вздохнула.
«Я и не подозревала, что после смерти может тошнить».
Яичница — это классический завтрак аристократов.
Ради разнообразия я раздавил очередное яйцо себе над пастью вместо того, чтобы закидывать целиком.
«Ты издеваешься».
Что? А, нет, я не специально.
Для взора безликого покрытые белёсой слизью яйца представали деликатесом, но если взглянуть
Я скоро закончу, обещаю.
Ответом стала обиженная тишина. Я мысленно вздохнул и продолжил набивать брюхо.
* * *
Жизнь в Лабиринтуме поразительным образом совмещала в себе монотонность с постоянным ощущением опасности. Однообразный ландшафт пещер мог воодушевить разве что заядлого спелеолога, к которым я себя не относил. Переходы из подземелья в подземелье, бесконечные спуски и подъёмы, коварные изгибы местных троп — всё это приелось ещё на второй день пребывания здесь.
Но как бы здешние ландшафты ни усыпляли бдительность, я не давал себе расслабиться. Лабиринтум был смертельно опасным местом даже для безликого. А уж для безликого, который намеренно делал из себя приманку, и подавно.
Первые дни я целиком отвёл на то, чтобы совместить ночное зрение с человеческой формой. Это был истинный подвиг. Я ни черта не смыслил в биологии, мои знания о строении глаз заканчивались на том, что где-то в них прятались колбочки и палочки, улавливавшие свет. С таким багажом сведений и приходилось нащупывать дорогу к победе.
Определённых успехов я всё же добился. После череды неудачных попыток, которые приводили к слепоте или существенной деформации черепа, в конце концов я подарил облику Каттая ночное зрение от безликого в стадии Эскиза. Оно не проходило без последствий: при активации голубая радужка окрашивалась в насыщенно-золотой цвет. Потому я оставил изменение опциональным, а не включил его по умолчанию.
Когда я впервые за долгое время увидел в отражении подземной речушки человеческое лицо, а не морду безликого, меня наполнила глубокая радость. Заодно выяснилось, что рабская формация Нарцкуллы исчезла с кожи. Видимо, она пропала, когда я счистил с души Каттая остатки заклинания.
С магическим зрением повезло куда меньше: тушканчик улавливал течение потоков маны не столько глазами, сколько особым органом. Сигналы от него поступали в мозг, который и дополнял картинку. В сущности, это было не зрение, а чутьё, так как магический фон улавливался далеко за пределами поля зрения. Непривычное к этому сознание отсекало излишек информации.
Попытки внедрить орган в человеческое тело ничего не дали. Мозг не понимал, как обработать получаемые импульсы. Заканчивалось это головной болью и слепотой.
Добившись лишь Наброска, я задвинул затею в долгий ящик. Магическое зрение не играло существенной роли в планах на ближайшее будущее.
А заключались планы в том, чтобы шляться по третьему слою
Выжить в таких кровавых потасовках было непросто. Я редко отделывался одной потерянной конечностью, а пару раз лишался половины тела. Наиболее болезненным открытием стало то, что клейкой субстанции, которой липкоплюи забрасывали своих врагов, нипочём были мои превращения.
Нейфилу избранная мной стратегия повергла в глубокий шок.
По людским меркам она казалась опасной глупостью или сумасшествием.
Однако я перестал быть человеком ровно в тот миг, когда стараниями старухи попал в новый мир. Меня полностью устраивал любой исход, где я остаюсь в плюсе по полученной энергии. Даже если в ходе драки я терял кое-какие внутренности.
Наверное, я всё-таки малость свихнулся. И свихнулся бы ещё сильнее, если бы не общение с Нейфилой, голос которой напоминал о том, что за пределами Бездны лежал целый мир. Забыть об этом в творившемся на третьем слое аду было слишком просто.
Беседы с Нейфилой были отдушиной, тонким мостиком между мной и человечеством. Постепенно она научилась говорить подолгу и не уставать при этом, а также стала чаще подглядывать во внешний мир — в основном для того, чтобы дежурить, пока я сплю.
Нейфила тоже менялась. От апатичной, безвольной куклы, какой я встретил её на аванпосте, не осталось и следа. Она редко демонстрировала сильные чувства, но тем приятнее было получать мощный отклик — в тех случаях, когда броня сдержанности давала слабину. Меня немало забавляло, что по-настоящему ожила Нейфила, лишь превратившись в призрака.
Она даже задавала вопросы о моём прошлом. Раньше она не осмеливалась на это.
Скрывал иномирное происхождение я недолго. Посчитал ложь бессмысленной, уж больно много всплыло бы противоречий. Кроме того, я не видел, чем моё признание навредило бы мне.
К разговору об этом мы пришли случайно, когда я пробирался по очередной пещере Лабиринтума, посмеиваясь над пришедшим в голову каламбуром:
Нейфила Шредингера, одновременно жива и мертва. Какая только чушь не придёт в голову от скуки…
«Чья-чья Нейфила?»
Шредингер. Квантовая механика, история про кота в суперпозиции. Разве не слышала?
Ответил я машинально, застигнутый врасплох спавшей, как мне казалось, Нейфилой, — и резко остановился, подавив желание шлёпнуть себя по лбу.
То есть… Так, мои фантазии.
«Знаешь, я ведь чувствую, когда ты недоговариваешь. Твои мысли приобретают другой оттенок».
Неожиданно в голове возникла картина из прошлого: Каттай, склонивший голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, перед тем как сказать, что я говорю правду. Он тоже ощутил, что я не лгал, давая обещание.