Призванный в Бездну
Шрифт:
Лишь один способ узнать.
Я представил, как трансформируюсь в тушканчика, — и вскоре обнаружил, что стою на четырёх ногах.
В ноздри ударили тысячи оттенков запахов, которых я раньше не чувствовал. Слух обрёл невероятную остроту — я слышал тихое шуршание перьев, чьё-то стрекотание вдалеке, а уж хруст пожираемой руки и вовсе стал чертовски громким.
Восприятие изменилось так сильно, что первые секунды я стоял неподвижно, не доверяя собственным ногам. Казалось, стоит сделать шаг — и они разъедутся в стороны.
Затем я понял, что нужно прекратить пытаться осознать
Вот теперь можно повоевать.
Я выскочил как раз вовремя — тварь всасывала в себя остатки руки, утратив бдительность. Я швырнул в неё три шипа; в цель угодил только один, так как я бил я на бегу и к тому же не до конца обвыкся с новой формой.
Но птицу проняло и так. Она пронзительно, совсем по-человечески завопила. Наверняка и этот крик был украден ею у какого-то бедолаги. Если так, я мщу в том числе и за него.
Ещё два шипа уткнулись в оперение ниже шеи. Один бессильно отскочил, а вот второй достиг цели. Тварь беспорядочно замахала щупальцами, от которых я упрыгал в ближайшие кусты, прикидывая, когда же яд прикончит её. В моём случае рука отвалилась практически моментально.
Птица не собиралась сдаваться так быстро. Она судорожно захлопала крыльями, точно готовясь взлететь. Белоснежный рисунок на её перьях тускло засветился, и по нитям пробежали огоньки.
Так у неё ещё и электричество есть?!
Здешняя живность поражала всё больше. Будь в ней чуть больше акцент на морской тематике, старик Лавкрафт непременно пожелал бы заполучить зарисовку-другую для вдохновения.
Тварь грузно зашлёпала к кустам, в которых засел я. Промелькнули нити, начисто срезав десяток ветвей, над обрубками закурился дымок.
Коснись меня птица даже на секунду, и я труп.
Я ответил очередной порцией шипов — и лишь затем спохватился, что их запас на спине иссяк. К счастью, последний залп окончательно расставил точки над и: птица задёргалась в судорогах, опять зашлёпала крыльями, даже оторвалась от земли — и упала, вскоре затихнув.
Подождав для надёжности несколько минут, я выбрался из кустов. Пришлось повозиться, вытаскивая ногу из хватки шипастой лианы, которая никак не желала со мной прощаться. Это напомнило мне о суровости джунглей.
Скоро сюда сбегутся хищники со всей округи, чтобы попировать на останках птицы. Убитой, между прочим, не ими.
Делиться добычей в мои планы не входило. Я перекинулся в безликого. Конечности вернулись в полном объёме, но платой за это стал лёгкий голод, который волной пронёсся по телу. Я задобрил желудок, проглотив птицу целиком. От неё не осталось ни пёрышка.
Интересно, куда исчезает вес поглощённого тела?
Я съел сотни килограммов, однако не чувствовал себя стеснённым или хотя бы потяжелевшим. Туши проваливались в меня, как в бездонную чёрную
Неужели мой желудок находится в ином измерении?
Не такое уж нелепое предположение, если вспомнить, что я вдобавок питался душами. Ничем иным шары, которые встретились мне в пустоте, быть не могли. Не после того, как со мной заговорил тот мальчишка.
Заговорил, судя по сказанному им, в последний раз.
Я вернулся в расщелину и решил снова окунуться во внутреннюю пустоту, где в прошлый раз встретился с Каттаем. В этот раз обошлось без вихрей и водоворотов. Я не утратил контроль над собой; стоило закрыть глаза и заглянуть внутрь, как пришло ощущение легкости и покоя, будто я вернулся домой после долгого отсутствия. Бархатная тьма приняла меня, и передо мной повисли шары в знакомой серой дымке.
Большой клубок выглядел плотным и светился изнутри. Его нити тесно прилегали друг к другу, образуя затейливый узор. Мглистая дымка, увиденная в первый раз возле него, стала гуще, щупальца её плотно присосались к поверхности клубка. Там, где они касались его, нити потускнели.
Если я правильно понял, то этот туман — часть меня, ответственная за переваривание душ. Я легонько потряс клубок Каттая, но в этот раз призрак не появился.
Если нарушить структуру души, личность исчезает?
Гипотеза ничем не хуже любой другой.
Было немного жаль бедного мальчишку. Он явно не заслужил участи быть переваренным мною — хотя бы потому, что не сделал мне ничего дурного.
Впрочем, изменить я ничего не мог. К тому же Каттай добровольно принёс себя в жертву ради спасения сестры. Да и то, что он удивился, когда я с ним заговорил… У меня зародилось подозрение, что безликий начал переваривать его куда раньше, чем я смог вмешаться, и процесс уже было не остановить.
Так что голос совести вскоре затих.
Ради интереса я взялся за одну из нитей. Меня затопило предвкушение — сладостное, горячее, нестерпимо дразнящее. Я рванул ниточку на себя и…
Нахлынули образы — последовательные, чёткие и до того яркие, что я безнадёжно затерялся в них.
Жаркий летний день, одуряющий запах травы, солнечные лучи, которые пробивались через кроны деревьев, близкий плеск воды…
Пробуждение вышло жестоким. Секунду назад я был в другом месте, в другое время, был другим человеком, — и вот я вновь в холодной расщелине меж камнями.
Только что я прожил чужое воспоминание. Не увидел со стороны, а погрузился целиком, до последней эмоции впитав его. Перемена обстановки была столь резкой, что я потратил какое-то время, вытряхивая из головы остатки другой личности.
Содержание воспоминания не представляло особого интереса. Оно принадлежало Каттаю, который, смущаясь своей неопытности, целовался с премиленькой молоденькой служанкой. Я живо представил её личико, горящее стыдом, пока она расстёгивала пуговицы на его сюртуке, а он, тогда здоровый и статный, неловко гладил её по веснушчатей щеке, шепча на ухо всякие глупости, а потом…