Призыв Духа

Митрополит Георгий

Если слово оживлено пророческим дыханием, оно изгоняет торгующих из Храма и подчиняет неправедного канонической дисциплине. Евхаристическая община несовместима с угнетением, и в совершении таинств Церковь — судия. Если меня не оттолкнет мой же предательский поцелуй, я буду принят в собрание праведных, исцелен от моего греха, встречен братьями, допущен в общение святых, и цель моя отныне — вечность. Я не предоставлен более своим мечтаниям, меня уже не раздирает жажд а почестей, суета ума и тщеславие добродетелей, потому что богатство братьев помогло мне открыть мою нищету. Я могу теперь торжествовать над своей личной суетностью и коллективной гордыней, ибо Тело Христово созидает Он Сам.

В литургии красота переживает истинное превращение,

и на нее нельзя больше смотреть как на чисто эстетическую реалию. В пении, а тем более в иконах, искусство становится причастным будущему веку, потому что оно представляет Господа во славе. Человек побеждает растерянность, которая охватывает современное искусство перед тупиком людского разъединения, и обретает целостность своего внутреннего образа, отражающего свет Воскресшего.

Я не знаю другой области человеческой деятельности, кроме литургии, где эрос воспринимался бы столь творчески, без разлада. Тело здесь пребывает в ожидании воскресения, его разлучило с душой зло. И душа, и тело омыты, окроплены, помазаны, освобождены от злого духа, оздоровлены. Тело стало евхаристическим, потому что оно вскормлено Телом и Кровью Христовыми и не знает более пределов. Благодаря этому дару тело человеческое получает залог вечной жизни. Оно утверждается как посредник между Богом и вселенной, искупление которой уже исполняется в нем. Хотя мы и принадлежим через грех к падшему миру, мы представляем все начала мира в этом продолжении Евхаристии. Это продолжение — живое жертвоприношение наших тел в их целомудрии и восстановление нашего существа в его целостности.

Христианство не умещается в истории

История для православных христиан интересна лишь тем, что в ней действует Дух Святой. Конечно, можно судить о значительном числе христиан и христианских общин потому поражению, которое потерпели их попытки изменить мир, но подобный суд подразумевает, что христианство приковано к истории. Однако христианство не умещается в истории: оно полностью совпадает с присутствием Христа и нашей жизнью с Ним, сокрытой в Отце.

Кто видит себя в свете Божием, кто отождествляет себя с этим светом, у того терпение больше и сопротивление тверже — ибо основание их глубже, — чем у того, кто хочет одолеть историю силой и оружием. Для последнего важно количество, важны средства к существованию, политика, ибо все это обеспечивает силу. Перед нами два различных мировоззрения, которые не могут прийти и никогда не придут к согласию.

Истинная проблема не в том, чтобы узнать, выживем мы или нет, она в том, сможем ли мы достичь состояния людей, опытно переживших в теле и душе действие божественной энергии, ибо иметь этот опыт — значит вновь обрести уверенность в бытии и святости человечества, которое все целиком призвано стать полем действия Божьего и местом обетованной встречи со светом.

Тот, кто облачился в белые одежды света, больше не страшится бытия. Он не унывает в дурные времена и ничем не тревожится, для него существует лишь свет, которым он одет. Вне этого света все умирает — времена, мысли, действия, все становится адом, которому, однако, не одолеть наследия, раз и навсегда переданного нам святыми. Это наследие–источник силы и доверия, обновления мира. Это — воскресение и Пасха Господня.

По ту сторону пространства и времени

Только Христос освобождает пространство и время от мучения. Пространство — это разделение, скорбь от того, что рядом нет друга, невозможность вездесущия, тяжесть еще не прославленного тела. Немногие люди ощущают этот род страдания, но они испытывают всю скорбь чужбины и насильственного изгнания, отрыва от близких. Однако в церкви–храме мы уже не живем в чистой горизонтальности:

Кровь Христова сближает нас (Еф. 2, 13), и рушится разделяющая стена.

Христианский храм символически являет Тело Христово, растущее из краеугольного камня. В праздник Воздвижения Креста крест, который

держит священник, благословляет все четыре стороны света и собирает их вместе. Крест принимает нас в свое вертикальное и непрестанное восхождение ко Вседержителю, словно священное пространство храма становится отправной точкой непрерывного шествия. Христос рубцует в нас разрыв пространства. Мы знаем отныне, что поклонение Непорочному Агнцу совершается в любых условиях, и вера превозмогает все обстоятельства.

Одна из самых вдохновляющих черт литургического сознания — освобождение от ига времени с его смертностью и тоской. Ветхое «нет ничего нового под солнцем» побеждено пасхальным «теперь все новое». Новое не той новостью, какая приходит в круговращении времени, но обновленное тем, что в нас и вокруг нас причастно новому рождению в Духе Святом. Это надежда на воссоздание, воскресение, ибо время как таковое лишь приводит человека в ветхость и вовсе ничего не создает. Мы должны искупить дурное время, очистить его от зла, дав ворваться в него вечности — тому божественному качеству, которое не исходит от тварного, но, не разрушая его, как одно из измерений космоса, наполняет его той действенностью, которой то само по себе не обладает.

Таинство переносит нас от повторения к абсолютному творчеству. Новое творение во Христе принадлежит будущему веку, который разрывает храмовую завесу. По отношению к истории мы всегда живем в двух планах — исторической непрерывности и эсхатологического обрыва. В нас встречаются оба процесса — рост и распад. Истинное бытие заключено в вере и не сводимо к чистой исторической рациональности. Отсюда двойственный статус христианина в истории: он одновременно есть существо, вовлеченное в историю, согласно ее законам, и свидетель, отрицающий ту форму, которую принимает его вовлеченность.

Литургия без дерзновения становится противосвидетельством

Экклезиология, не соответствующая предмету, — источник заблуждений и непоследовательности в социальной практике (praxis). И напротив, общественный гнет делает невозможной полноценную вовлеченность в общественную жизнь. Может быть, постоянное литургическое прошение о мире всего мира выражает мечту об освободительном действии Церкви, возрожденной через Евхаристию, Церкви, которая желает не только торжества, но и приношения к «жертвеннику нищего», по слову св. Иоанна Златоуста. Проблема в том, что Восточная Церковь часто бывает заточена властями в алтаре. Если кажется, что Бог, через Церковь, надолго попускает жезлу нечестия тяготеть над судьбой праведных, те воздевают к Нему руки, вопия о беззаконии. И литургия без дерзновения станет противосвидетельством. Церковь, даже наименее формалистическая, будет стремиться придавать почти абсолютную ценность обрядам и формам. Однако пророческий дух, точно золотая нить, возникает то там, то здесь и выражает себя в истории — обычно через монаха или иерарха, порой через священника. А значит, молитва Церкви была и может быть производительницей плодотворного общественного действия.

Воплощение распространило Бога по всей вселенной

Движение за обновление в Церкви определяется своей отправной точной, открываемой им перспективой, питающими его вечной сущностью и основой, несомым им посланием; все его существо возрастает от освобождаемого им энтузиазма.

В начале такого движения перестраиваются ряды и нарастает возбуждение, его источники разливаются все обильнее и соединяют умы мыслью об обновлении. Возникает двойная необходимость: во–первых, необходимость черпать от Бога, Который нисходит к нам, присутствует среди нас в молитве, в слове и в очищении сердца; во–вторых, необходимость выразить нашу веру соответственно нашей эпохе. Эта необходимость не только открывается нам Богом, когда Он нисходит к нам, но и рождается из той действительности, которая перед нами. Бог приходит к нам не только сверху, но и из мира, перед которым мы стоим, от его дальнего горизонта.