Про армию и не только
Шрифт:
– Да, мы видели, – сказал Полковник; он как будто не слушал меня. – Видели.
На него, и правда, что-то нашло сегодня. Даже голос был усталый.
Жан сказал:
– Говорят, совсем молодой был парень. Не старше Старого.
– Комаров тут у вас до черта, – перебил Полковник.
Жан засмеялся:
– Они и в сортир, небось, по двое ходят. Один облегчается, другой обмахивает, а потом наоборот.
– Точно, – подтвердил я. – Болото же – вот оно, рядом.
Я видел, что рассказ мой пропал понапрасну. Уж не знаю, чего они от меня
Фильм был обычный – про армию. Во всех фильмах, которые нам показывали, было одно и то же: солдаты или ученые. Ученые тоже выполняли свой долг легко и скромно. Мы привыкли к ним. Нам уже было все равно.
Этот фильм был про армию, про то, как служат наши ребята в армии, в десантных войсках. Они там прыгали с парашютами, и пышные купола распускались на экране. Конечно, сразу же нашелся один, который боялся прыгать, они там очень переживали из-за этого. Было ясно, что к концу фильма он все-таки прыгнет, не подведет роту.
Потом солдат по имени Сережа познакомился с девушкой. Он хотел ее поцеловать – об этом сообщил голос за кадром, а она спросила, кто его мама, и он ответил: кандидат наук. Тогда она сказала, что завидует его маме, потому что сама хочет стать кандидатом наук. Тут он ее поцеловал, и она вдруг страшно огорчилась. – Она терзалась сомнениями, – пояснил голос за кадром, – боялась оттолкнуть его, показаться неприступной. Напряженно она думала: как поступают в таких случаях кандидаты наук?
– Доходчиво объясняет, – прогудел со своего места Аркаша Мацнев; он сидел впереди и повернул голову в сдвинутой на затылок пилотке. – Слышь, Генка, а о чем в таких случаях думает Зам-по-тылу?
– О, она думает об удовольствии, – тотчас отозвался Снегурочка. – Но боится продешевить. И терзается сомнениями.
– Тоже в кандидаты лезет?
– Хватился! Она уже всех членов-корреспондентов за пояс заткнула. Наших, полковых.
– Ну да, за резинку от трусов.
На поляне становилось все веселее. Теперь происходящее на экране сопровождалось пояснениями, которые перекрывал общий хохот. Мы сами участвовали в фильме, помогая голосу за кадром. Таких фильмов нам еще не показывали.
Наконец-то мы были вместе, хотя и ненадолго. Мы были вместе – весь дивизион, обе батареи, хохочущие на поляне, и Полковник смеялся тоже.
– Вот подлецы! – проговорил он сквозь смех.
Вокруг ржали:
– Мужик стал суров не по-детски. Ну, козел!
Этот Сережа вообще был способный парень. Он был красив и остроумен, а еще пел великолепно и рисовал тоже, только холст был повернут к нам изнанкой. Мы должны были смотреть, как он впустую двигает кисточкой, а капитан за его спиной приговаривал:
– Очень жизненно получается. Да вы прямо талант!
– Ишь ты, – заметили на поляне, – отец-командир. И тут руководит.
А Сережа расцвел от капитанской похвалы.
– Вот только красок, – скромно вздохнул, –
– Эх, холуй, – посочувствовали ему. – За что продаешься!
Но, видно, было – за что. Его отпустили в город, и вот он опять встретился со своей девушкой. Они катались на лодке, причем он исполнял для нее какую-то арию, а она смотрела на него с пробуждающейся любовью. Все вокруг было окутано красивой дымкой, и никто им не мешал, но они почему-то оказались в кинотеатре.
Мы смотрели фильм, и они смотрели фильм, а мы увидели фильм в фильме; но они были счастливее нас, потому что для нас-то это недолго продолжалось. Мы успели только увидеть, как он и она – те, другие, – подняли головы, а там, над ними, – над теми – проплывал косяк журавлей, и это было всё, но нам и этого было достаточно. Мы знали, что он уйдет на войну и погибнет в грязи, на болоте, под кружащимися березами, а она выйдет замуж за другого.
Там все было знакомо – в том фильме, – и все хотелось переделать.
Короче говоря, Сережа опоздал из увольнения. Талант не спас его от гауптвахты, хотя камера, куда он попал, была просторная и светлая – санаторий, а не губа. Караульный принес ему обед в мисках. Завистливый стон прокатился по поляне.
– Вкусно! – похвалил Сережа, с аппетитом наворачивая.
Солдат не ответил.
– Ты чего? – удивился Сережа.
– Не свой хлеб ешь! – отрезал солдат.
Сережа отодвинул миску. Смех оборвался.
– По роже ему! – завопила поляна. – По роже за такие слова!
И тут же опять разразился хохот: генерал появился на экране.
Генерал был что надо – бульдожья морда, золото и ордена. Весь экран был занят генералом.
– Вот он, отец! – грохотала поляна сотней солдатских глоток. – Вот это отец так отец! Настоящий бугор!
– Встать! – рявкнул генерал.
– Не лязгай! – кричали ему. – Начальничек!
Казалось, что весь лес смеется вместе с нами.
А потом был парад. Роты проходили торжественным маршем мимо трибуны с генералом. Солдаты высоко поднимали ноги, печатая шаг, и головы к трибуне поворачивали рывком, потом, послушные приказу, вываливались из самолета – и Сережа, и его товарищи, и тот парень, что вначале боялся, – и с криком «ура» бежали на несуществующего противника… – Солдатская наука, – сказал под конец голос за кадром, – это тысячи дорог, которые надо пройти, тысячи рек, которые надо переплыть, тысячи…
– Ну да, – не поверил Жан. – Круглое таскать, а плоское катать. Хороша наука.
Никто уже не смеялся. Экран погас, и мы ничего не видели в темноте.
– Солдатики, – с отвращением сказал Полковник. – Оловянные солдатики.
– Все как в жизни, – заключил Жан.
– Дивизион, строиться на вечернюю поверку! – прокричал из лагеря дневальный.
Мы стали неохотно подниматься и зажигать спички.
– Ну, пойдем клопа давить.
– Пойдем.
– Пошли выгонять пузырек на середину.