Про баб (сборник)
Шрифт:
В человеке столько органов, что никогда не знаешь, что может заболеть. Одних только зубов во рту тридцать две штуки, и в каждом есть нерв. Так устроен человек – весь пронизан нервными окончаниями, весь на нервах.
В сидячей очереди к стоматологу люди вдоль коридора подпирают щеки и напряженно молчат в ожидании предстоящих мучений.
Из-за двери доносится монотонное завывание бормашины, бряцанье металлического инструмента. Потом возникает тишина.
Мужчина в белом халате истошно орет, стоя у открытого окна. За окном проходящие мимо люди с испугом поднимают головы; деревья, содрогнувшись, роняют последнюю, осеннюю листву; птицы, направлявшиеся в теплые края, ускоряют полет; дети, спящие в колясках, голосят, сплевывая соски.
В стоматологическом кресле с открытым ртом, то ли от ужаса, то ли по медицинской необходимости, застывает девушка. Немолодая крупногабаритная медсестра Галина роняет от неожиданности какие-то инструменты, и они с грохотом падают на стеклянный столик:
– Максим Максимыч, что с вами?
– Надо разряжаться, – поворачиваясь, спокойно говорит Максим. – Знаете, как нервы успокаивает. Вы, Галочка, когда орали последний раз?
– Вчера на сына, за очередной кол, – растерянно отвечает медсестра.
– Это не то. Идите сюда. – Максим подзывает Галю. – И вы присоединяйтесь, – обращается он к пациентке в кресле. – Раз, два, три…
И все вместе орут.
В тихом дворе старого четырехэтажного дома стоят две грузовые машины – прежние жильцы: пожилая дама Светлана Григорьевна и ее дочь Лиза – выселяются, новые: Максим с женой, дочерью Машей и тещей Антониной Павловной – въезжают.
Солнце отдает последнее осеннее тепло. Ветер шуршит желтыми хрустящими листьями, обрывками вчерашних газет, мелким мусором. Бабушки на скамейках шуршат языками и вставными челюстями. Деревья шуршат своими лысеющими затылками.
И только грузчики кричат:
– Легче! Легче! Не заваливай!
Они с большим трудом заталкивают в грузовик огромный старинный буфет.
– Господи, – причитает Антонина Павловна, – только сейчас заметила, какая здесь узкая лестница. Тут не то что шкаф и диван – тут даже гроб не пронесешь.
– Мама! – одергивает ее Настя.
– Что мама?! Я чувствую. Скоро, скоро меня отсюда будут выносить.
– Антонина Павловна, – вмешивается Максим, – что вы волнуетесь, вы-то будете лежать. Выносить-то мне придется.
– Максим! – оскаливается жена.
– Она первая начала.
– Детский сад какой-то.
– Если в том доме он не пролезет в двери, я умру, – делится планами хозяйка шкафа Светлана Григорьевна.
– Мама! – одергивает ее дочь Лиза.
– А он не пролезет, –
– Мама! – взвивается Настя.
Все на нервах.
– Ой, только не уроните… Это еще мамин… – умоляет грузчиков Светлана Григорьевна. – Папа без него не сможет… он с ним разговаривает.
– Дедушка уже лет десять ни с кем не разговаривает, – мрачно замечает Лиза.
– А со шкафом разговаривает. Ой, не поцарапайте, миленькие…
Настя отходит от Антонины Павловны и направляется к Лизе:
– Вы хоть примерно скажите, когда дедушку заберете… Мы собираемся сразу делать ремонт, и будет неудобно…
– Вы понимаете, – говорит Лиза, – он в таком возрасте… Мы только разберемся с вещами и тут же его заберем. День-два, не больше. Я буду приезжать кормить его и все такое.
– А вы, Максим, учтите, – зловещим шепотом предостерегает Антонина Павловна, оставшись наедине с зятем, – я не позволю вам выбросить ничего из моих вещей, даже притронуться… Я музейный работник. – Антонина Павловна вонзает в осенний воздух указательный палец с артритными шишками.
Посреди одной из многочисленных комнат неподвижно сидит в кресле древний дед. Его невидящий взгляд направлен в окно. На вписанную в периметр рамы березу с корой, поросшей мхом, с узловатыми ветками, с изъеденными осенней ржавчиной листьями и солнечными бликами, мечущимися от движения ветра.
От стен комнаты отскакивает эхо. Оно не задевают старика. Кажется, ни жизнь, ни смерть уже не задевают его. Он сидит в своем кресле между жизнью и смертью, как на узкой полосе в центре дороги с двустороннем движением.
Отвисшие языки отклеившихся обоев безвольно свисают с высоких стен, с потолка облезает штукатурка, с подоконников и дверей отшелушивается потрескавшаяся краска – квартира древняя, как дед.
Собака возбужденно бегает по комнатам, обнюхивая новую обстановку. Все остальные настороженно-молчаливы.
– Ну вот. Свершилось, – говорит Настя.
– Господи! На старости лет! – произносит Антонина Павловна.
– Мама! Все! Отступать некуда.
– А этот дед теперь с нами будет жить? – интересуется Маша.
– Нет, его заберут через день-два.
– Все. Мне пора, я поехал, – говорит Максим.
– Макс, купи что-нибудь от тараканов. Они там в кухне стадами бродят, – просит Настя.
– Лучшее средство против тараканов – это ремонт, – заявляет Максим.
– Я чувствую, этот ремонт – средство не только от тараканов, – многозначительно вздыхает Антонина Павловна.
Дверь за Максимом захлопывается, и мелкая дрожь пробегает по голым стенам.