Про что кино?
Шрифт:
Фаина шептала: «Господи, смилуйся над нами, накажи меня, не наказывай Манечку». Заорал на нее: «Как не стыдно думать о своем ребенке, который более-менее в безопасности, а не о чернобыльских детях!» Не сдержался, стыдно. Она жизнь отдаст за одну Манечкину слезку, за одну ее царапинку, как, впрочем, и я.
Соврал Фаине, что созванивался с ребятами с нашей АЭС и они меня заверили, что в Ленинграде не зафиксировано повышения уровня радиации. Сказал: «Ты же физик, опасности нет». Но Фаина именно потому, что физик, понимает, что взрыв был — грязная бомба, облако разнесло радионуклиды йода и цезия по большей части Европы, и нас
По телевизору никакой информации. Горбачев молчит, а как я ему верил! Какая же это перестройка? Они просто разыгрывают спектакль. Ничего не изменилось, мы совершенно беззащитны, идея по-прежнему важнее людей. В данном случае идея даже не коммунизма как всеобщего блага, которая все же была сама по себе красива, а сомнительная поганенькая надежда скрыть свой позор — а вдруг мир не заметит ядерного взрыва? Какой цинизм. Даже блатные делят мир на своих и чужих, а для них свой народ — чужие. Страшно представить горе людей, которые сейчас смотрят на своих облученных детей. И бешеную злобу беспомощную, ведь детей можно было спасти!
Ходят слухи, без сомнения правдивые, что партийное начальство драпало на самолетах. А как же простые люди, дети?! В Киеве людей выгнали на демонстрацию. И детей, детей! Детей выгнали на демонстрацию, и дети шли под красными знаменами.
Как люди, совершившие подлость, могут жить дальше? Чужие облученные дети будут им во сне являться, что они им скажут? Что жизнь — сложная штука, что, действуя против партийной инструкции, они потеряли бы должность, что совершили подлость ради своих детей?
Чем это отличается от фашизма? Убить чужих детей ради своих? Все это история уже знает. Есть ли у палача совесть? Есть, конечно! Думаю, что плачут от ужаса все: и палачи, и герои. Но у героя есть утешение в его печали, а у палача нет, и оттого его мучительно жалко.
Вдруг шевельнулось совершенно нелепое. На сколько километров городок Проскуров отстоит от Чернобыля? Это любопытный психологический феномен, реакция на генетическом уровне, ведь родных никого на папиной родине в Проскурове не осталось и я не видел их никогда. Только строчки письма из Америки от чудом выжившей папиной любимой сестрички Иды. Того письма, что я ему не показал. И за которое до сих пор мучаюсь. Не хотел, чтобы он боялся за мою секретность. Но может быть, нужно было отдать ему то письмо, пока он был жив, может быть, счастье было бы больше страха? Теперь не узнаешь.
Горбачев наконец-то выступил по телевизору с обращением к стране, рассказал, что произошло. Понимает ли он, что Чернобыль — это конец Советам как политическому строю? Возможно ли, что мы будем жить в стране, которой сможем гордиться?
Давно уже не удивляюсь, что кажущееся огромным одному для другого не представляет интереса. Нет минуты, чтобы я не думал о Чернобыльской катастрофе, а заглянувший сегодня к Манечке Виталик Ростов взахлеб, как о самом важном в мире, рассказывал о съезде кинематографистов. На котором он сам, конечно, не присутствовал, но он ведь из кинематографической среды, все подробно знает и в лицах передал все выступления.
Он остроумный мальчик. Сыплет прибаутками, стишками, например: «Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного». В этом стишке есть глубокая мысль о глупости горбачевской антиалкогольной кампании.
Виталик принес Манечке наклейки в конверте, я отклеил с конверта марку, сохраню для истории.
О съезде действительно много говорят, «Голос Америки» называет его бунтом режиссеров. Кинематографисты первые из всех честно сказали, что дальше жить по-старому нельзя. Цензура не пропускает лучшие фильмы, и они ложатся на полку. Писатель Борис Васильев сказал: «Хватит быть рабами!» Перестали быть рабами и избрали начальниками демократов вместо ретроградов.
Однако наши оценки этого события разошлись. Я радуюсь, что это фактически первый шаг к свободе, к реальным переменам. У Виталика взгляд более пристальный, профессиональный, он ждет, что за этим последует полная реорганизация кино, будет новый механизм кинопроизводства, и это шанс для него.
Амбициозный в хорошем смысле мальчик. Будучи студентом, уже снял документальный фильм. Кому придет в голову просто купить камеру и снять кино? Талантливый человек тем и отличается от обычных людей, что кажущееся им нереальное — для него единственная реальность. Вот Тане не придет в голову снять кино.
А на следующем съезде кинематографистов председателем будет Виталик. Кроме шуток, у этого мальчика большое будущее в кино.
Я счастлив! Из ссылки в Горьком освобождены Сахаров и Боннэр! Беспокойно, что Сахаров плохо выглядит. Сказались голодовки, нервы. Он кажется совершенно беззащитным, но какая сила духа и стойкость святого.
Если всех партийных начальников разгонят к чертовой матери и призовут к власти диссидентов и ученых, всех, кто страдал за правду? Фантазия, но какая прекрасная.
Сегодня собрал кафедру, не сдержался и сказал, что счастлив, и тут же смутился, людям неинтересны мои эмоции.
Во дворе встретил Нину с Манечкой, собрались гулять в Летний сад, Нина горячо радовалась освобождению Сахарова из ссылки. Она единственная из всех Таниных друзей всерьез интересуется окружающей жизнью. Невозможно представить, что девочкой она, задыхаясь от злобы, кричала Тане «жидовка».
Вдруг заметил, что Нина симпатичная девушка. Сколько свиданий она пропустила из-за Манечки!
Все забывается, а как нервно началась Манечкина жизнь. Когда Манечку принесли из роддома, собрались Танины подруги. Люди, взбудораженные экстраординарным событием чужой жизни, от волнения и растроганности, от искреннего желания быть хорошими хотят помочь, но быстро приходит здравое отношение: я хочу помочь, у каждого своя жизнь. Девочки сказали: «Мы будем помогать» — и ушли. Студентки, веселые, свободные. Фаина сказала: «Вот, теперь ты поняла?» Таня заплакала.
Все было рассчитано по минутам: Тане в университет к шести, Фаина с работы в семь бегом с перевернутым лицом, мокрая от пота. Я думал, я смогу. Фаина кричала: «Ты дал ей кефир из магазина вместо кефира из молочной кухни, ты ее отравил!», Манечка плакала, я плакал, Таня плакала. Манечка не пострадала, но поняли, что невозможно, что Тане придется бросить университет. И вдруг Нина. Нина не просто дала ей возможность учиться. Эта девочка фактически спасла ее. Если бы Таня тогда бросила университет, она бы уже не поднялась, осталась бы без образования, без будущего, никем.