Про что кино?
Шрифт:
Вся кафедра возмущена тем, как депутаты безобразно зашикали Сахарова. Горбачев практически согнал его с трибуны, не дав договорить.
Вечером пришел домой, а там собрание. Дети. Таня, Лева, Нина, Виталик. Сочиняют телеграмму Сахарову.
Спорят, как написать.
Нина: «От всей души поддерживаем Ваши предложения по передаче всей власти Советам, отмене шестой статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС в обществе, по проекту договора между республиками».
Лева: «Глупо перечислять, будто он сам не знает».
Таня: «„От всей души“ звучит очень по-советски».
Виталик: «Мы с Вами».
Я возразил. На мой взгляд, слишком фамильярно,
Сделали перерыв на чай. Нина рассказала, что знакомый ее сестры Ариши (или Алены) ушел из аспирантуры, куда его по огромному блату засунули высокопоставленные родители, чтобы открыть кооператив.
Ушел из аспирантуры, как это можно? Сказал, что теряет время, просиживает штаны. Допускаю, что наука интересует не всех, но быть кооператором, вместо того чтобы быть кандидатом наук?
Оказалось, что жена Виталика (никак не запомню ее имя) хочет открыть в нашем доме кооперативный магазин, где по высоким ценам будут продукты, которых нет в обычных магазинах. Я не буду покупать там. Как пользоваться тем, что не все могут себе позволить?
Я в своей жизни пользовался тем, что не все могли себе позволить. Профессорская зарплата позволяла мне ездить в отпуск на Байкал, на Алтай, мы спускались по Военно-Грузинской дороге, объездили Крым и Прибалтику. Это не было стыдно, это за мой труд, за мою докторскую, за учебник. Но жрать колбасу лучше, чем мои соседи, я не буду.
Нина настаивала на том, чтобы как-то выразить свое отношение к оскорбительному поведению депутатов и Горбачева: «Его оскорбили, а мы будем молчать?» Хотела добавить «желаем здоровья», Виталик предложил ей послать отдельную телеграмму: «Желаю здоровья и счастья. Целую. Нина».
В конце концов дети остановились на тексте: «Согласны с Вашими идеями, возмущены поведением депутатов, выражаем любовь и поддержку. Спасибо Вам за все». Что же, трогательно.
Возбужденные, отправились все вместе на Загородный на почту отправлять телеграмму.
Говорят, что телеграмм сотни. Советский уродец во мне нашептывает, что отправлять телеграмму наивно, что решит эта детская телеграмма? Но я знаю, что не прав. Что решит? Будет на одну больше.
А у каждого из этих детей уже формируется осознание себя не как винтика в системе, а как человека, от которого зависит будущее страны.
1990
Кто мог предположить, что Таня поедет в Париж? Можно ли было представить, что откроют границу и Таня, пусть отстояв многодневные очереди в ОВИРе, но все же поедет в Париж по приглашению какой-то своей подруги-француженки?
Манечка на Танин вопрос, что ей привезти из Парижа, ответила: «Привези мне сок».
Я чуть не расплакался. Бедные наши дети. Где-то она увидела это импортное чудо, апельсиновый сок в маленьком пакетике, к которому приклеена пластиковая трубочка.
Таня привезла из Парижа плюшевых зверей Манечке и чемодан размером с диван. Чемодан лежал в гостиной открытым. Всю первую неделю после ее приезда валом валили гости. Да это и понятно, человек приехал из Парижа. Каждый новый гость перед рассказом о Париже выбирал себе из чемодана подарок. Кофточки, рубашки, туфли, перчатки, заколки… По Таниным словам, в настоящих парижских магазинах она не была, но была в каком-то «Тати», где на имевшуюся у нее
В печати одно за другим разоблачения бывших следователей НКВД. Разоблачения подлецов меня почему-то не радуют. У меня на кафедре работает дочка одного из «разоблаченных», доцент, после статьи ходит не поднимая глаз. Спросила меня: «Вы меня уволите?» И как ребенок: «Папа был хороший». Ее папа мог быть тем самым следователем, который посадил моего папу. Но я почему-то почувствовал себя виноватым.
Хотел бы я, чтобы следователь, который вел дело моего отца, был публично назван? Но ведь живы его дети, внуки, как им жить? Нет. Я бы не хотел. Важно осознание, а не чье-то имя. Иначе получается, что сначала они нас, а потом мы их? Гонимые и гонители меняются местами, используя все то же право сильного унижать слабого, и это замкнутый круг ненависти, бесконечный процесс.
Правда, высказанная излишне громко, на мой взгляд, в чем-то теряет. Демократы оказываются такими же агрессивными и нетерпимыми к чувствам других, по существу, такими же тоталитарными.
Одно радует. Больше никогда в нашей стране у власти не будет КГБ!
Как пишут в романах, «На этом записки Кутельмана обрываются». Или заканчиваются. Но — на этом записки Кутельмана не заканчиваются. Просто сейчас не его очередь рассказывать, что было дальше. Как говорил профессор Кутельман пятилетней Манечке, обучая ее чтению по книге Успенского: «Хочешь узнать, что случилось с Чебурашкой, — читай дальше».
1991 год. Три дня любви
19 августа
— Ну что, пиздец?.. — сказал любимый голос.
Кутельман спросонья не понял, кто звонит, но подсознание откликнулось — любимый голос, не в том смысле, что — любимой женщины, а родной. Было шесть утра.
— …У нас пиздец… у Фиры список… сейчас придем.
— Что с Манечкой, что?! — Фаина села в постели с безумными глазами.
— Не с Манечкой. Это Илюшка. Они придут, — сказал Кутельман, торжественно, с делано равнодушным видом, как посол вражеской державы, вручающий ноту примирения.
— Так, что у нас есть?.. — Фаина вскочила, в ночной рубашке бросилась на кухню, вернулась, сообщила совершенно проснувшимся голосом: — Печенье, зеленый горошек, курица.
Печенье добыла Фаина, стыдливо выстояв очередь, — интеллигентному человеку не пристало стоять в очереди за продуктами, но — Манечка любит, и она стояла, с «Новым миром» в руках, с отрешенным лицом, будто стоит в очереди не за печеньем «Мария», а за разумным-добрым-вечным. Печенье было личным Фаининым достижением, а курица — взятка, подношение одного из аспирантов Кутельмана, чрезвычайно расторопного, без приглашения явился к Кутельману со своими расчетами и преподнес Фаине курицу. Фаина совсем была недобычливая, изо дня в день изумленно повторяла: «Эмка, я зашла в магазин, ты представляешь — пустые прилавки, в буквальном смысле пустые!.. Продуктов нет, не так, как раньше, до перестройки: ничего нет, но у всех все есть, а в буквальном смысле нет…»