Про что кино?

Колина Елена

Единственным, что осталось Андрею Петровичу от привычной семейной жизни, была «наваренная кастрюля». Борщ сменял тушеное мясо, и только по этой смене — борщ, мясо с картошкой, с капустой, с рисом, с гречневой кашей — Андрей Петрович ощущал еле слышный пульс своей семейной жизни, прежде такой счастливой. Он не сделал ни одной попытки попросить прощения, объясниться, не обдумывал, что же так непоправимо ее обидело. Настолько не было между ними принято ссориться-мириться, иметь отношения, что он вообще не думал в таких категориях, — просто, следуя ее указаниям, соблюдал новые правила. Спроси его кто-нибудь, что происходит между ним и его женой, — в действительности осмелиться на такое не решилась даже Алена, — он ответил бы, мрачно насупившись, «так, значит, так», что на самом деле

лучше всего передавало его растерянность и недоумение.

Спустя несколько месяцев молчаливого соседства Ольга Алексеевна заметила, что с Андреем Петровичем что-то происходит: он был то мрачен, то возбужден, подолгу разговаривал по телефону, запершись в кабинете, похудел-помолодел, какая-то в нем отчаянная решимость проглядывала. Так бывало с ним несколько раз в жизни: перед их свадьбой, и когда девочки родились, и когда ему предлагали новую должность, — возбуждение перед тем, как броситься в новую жизнь. Ольга Алексеевна, конечно, догадалась, что у него кто-то есть. Молодая, моложе ее. Разве бывают пятидесятилетние любовницы?.. Конечно, она молодая, без морщин. Столько раз читала, в кино видела, могла представить, как это больно. Наверное, самое ее сильное чувство было удивление, как это больно.

…Ольга Алексеевна заглянула в гостиную — Андрей Петрович стоял у телевизора в неподвижной позе со странно скрещенными на груди руками, тяжелый затылок, плотная красная шея, вечное ее беспокойство, что с ним случится инсульт, — и они несколько мгновений вдвоем смотрели на танцующих лебедей. Затем Смирнов развернулся, вышел из гостиной и против всех правил направился в спальню, Ольга Алексеевна следовала за ним, как страж, готовая защищать свою территорию, — молча вошли в спальню, молча легли рядом, молча обнялись. Она гладила его по голове, как ребенка, переливая в него свое тепло, пальцы на секунду замерли, ощутив на лысом затылке незнакомую неровность, затем снова принялись гладить, настойчиво разглаживая, заново узнавая. Они так и не произнесли ни слова, но Ольга Алексеевна поняла — у него есть тайна, не женщина, женщины никакой нет и не было, а тайна есть… Лежали, обнявшись, молча, соединились, нежно, как никогда, впервые за долгую жизнь не играя в привычную игру — он наступает, она уступает. Когда все закончилось, он не отодвинулся, остался в ней, и тогда она заплакала, и он заплакал.

…Уходя из дома, Андрей Петрович сказал:

— Ты не волнуйся. Я как все. Если победят путчисты, меня в момент снимут, как всех, кто проводил линию Горбачева. Если победят демократы… Есть информация, что тогда партию распустят. Тогда коммунистам и кагэбэшникам запретят работать на должностях.

— …Получается, тебя так и так снимут?.. Ну и хорошо, ну и снимут, ну и будем на даче жить… купим дачу и будем жить… Ах, нет, не купим, деньги-то на книжке пропали, денег-то у нас нет, — по-старушечьи забормотала Ольга Алексеевна.

— Нет так нет, и черт с ними…

Смирнов не выглядел как человек, готовый к даче, скорее как человек, который в своем прекрасном мужском возрасте держит жизнь за хвост и не собирается ослаблять хватку.

— Алену — домой, за Аришей с ребенком — машину, — распорядился Андрей Петрович. — Из дома не выходить. Девочек не выпускать. Ждать моих указаний.

Всю ночь Смирнов звонил домой, сообщал новости.

— Олюшонок! Девочки где? Нина? Хорошо. Толстун спит? Хорошо. Есть информация, что войска берут город в кольцо. Ленинградская военно-морская база пока держит нейтралитет.

— Олюшонок? Все дома? Сейчас три часа ночи, почему ты не спишь? Ждешь моего звонка? Хорошо. К Гатчине приближается колонна танков и бронетранспортеров. Сто пятьдесят машин. Обещают не вводить танки в город. Спи. Я сказал — ложись спать. Я позвоню через час.

— Олюшонок, не волнуйся. Пока нет ясности. В четыре тридцать утра на посту ГАИ у платформы «Аэропорт» видели танки, идущие к городу. Пока все.

…Смирнов положил трубку. Бедная Оля… Денег у нее на книжке нет. Что скажет, когда узнает, что ее муж — тайный банкир? Да у него самого, когда думает об их с Ником банке, мороз по жопе идет! Подкуп чиновников при приобретении производственных мощностей — это самое невинное из всего, что там творится. Ник в Ригу ездил, посмотреть на первый в стране обменный пункт,

на площади у вокзала. Хочет первым открыть у нас сеть обменных пунктов… Тут Ник перебирает, не может такого быть, что у нас разрешат валюту продавать-покупать. Ему нужно молиться, чтобы путч провалился. В суете и неразберихе, когда все начнут озверело хватать, что плохо лежит, — уж он-то знает, как плохо все лежит — они с Ником выживут… Вот бы залезть в голову к каждому отдающему сейчас указания здесь, в Ленсовете… Он, коммунист, защищает законную власть, демократы защищают демократию, граждане защищают их, строят баррикады, на подступах к Исаакиевской, перегораживают ящиками переулок Гривцова… Граждане снаружи… Интересно, у каждого, кто внутри, есть тайна, свой интерес, экономический или политический, свой? Да уж, конечно, не у него одного. С того дня, как взял деньги цеховиков, воровские деньги, ждал — будут угрозы, шантаж. В восемьдесят восьмом был принят закон «О кооперации», по которому можно было легализовать подпольные производства, получив для них статус кооперативов. Цеховики, те, кто на свободе, превратились в кооператоров, а те, кто сидел, продолжали отбывать срок. Ник сидел… Но чего боишься, как раз выходит другое. Ник вернулся из заключения этой весной, не забрал свое, что хранилось в Комарово, а уже через месяц сказал: «Открываем банк, я учредитель, ты в доле, деньги мои, твои связи». Ни угроз, ни шантажа не было, было деловое предложение, на которое он ответил: «Сейчас, жопу наскипидарю и побегу…» — и согласился.

«Так кто победил, Андрюша? — сказал Ник. — …Нет, признай, что я победил…» Он ему тогда ответил: «Да ладно тебе… время такое» …Район-то и весь город делят, как буханку хлеба, у кого пасть больше, тот и откусит. Раньше директора его как боялись — не дал план, партбилет на стол, а теперь, когда Горбачев руководящую роль партии отменил, кого им бояться? Наш-то народ или боится, или ворует. Каждый директоришка почувствовал единоличную власть, каждый создал при своем предприятии кооператив, посадил туда брата-свата, и свою продукцию — продукцию государственного, между прочим, завода, — через кооператив продает, а деньги с братом-сватом делит. Ник говорит — так и ты создай при своем предприятии кооператив, при райкоме — банк. А что деньги криминальные, так что считать криминалом — дело вкуса, вон партия перейдет на нелегальное положение, и криминалом станет быть членом КПСС.

Красиво говорит, сука… Бедная Оля, бедная принципиальная Оля ничего не понимает.

— …Олюшонок. Не буди девочек, пусть спят. Ситуация тревожная. Есть сведения, что танковая колонна приближается к городу. ГУВД получило приказ при подходе военной техники заблокировать дороги. Все телефоны молчат.

Последний звонок был около шести утра.

— Олюшонок, танки сменили направление движения, удаляются от города. Ложись спать.

Все дома, все спят. Андрей Петрович опять единолично управлял своей семьей, — счастье.

ДНЕВНИК ТАНИ

Ночь с 20-го на 21-е августа

Мы все собрались у тети Фиры, как Мышка, Лягушка, Зайчик и Медведь спрятались от дождя под одним грибом.

Я пришла первой. Лева! Все, как будто мне пять лет. Тетя Фира, вот счастье, гладила меня по голове, как будто хотела поправить бант, казалось, еще чуть-чуть, и колготки мне подтянет, а я-то как ее люблю! В прихожей запах детства, коммуналки и тети-Фириных пирогов!

Алена. Ее появление всегда спектакль. Первое действие было во дворе: Алена въезжает на своем «Мерседесе», все сбегаются, трогают машину, гладят. «Аленушка, откуда у тебя „Мерседес“?» — как-то спросил Андрей Петрович, специально спросил при мне, надеясь ненароком что-нибудь узнать о ее жизни, но Алену голыми руками не возьмешь. «A-а… подарили…», и все.

— Левка, я тебя люблю!..

Зазвонил телефон — Андрей Петрович. Алена взяла трубку, сморщилась, отвела в сторону, пробормотав: «Орет как сумасшедший…» Из трубки раздался рык: «…Я те-е сказал не шляться! В городе черт-те что творится!.. Ох, Алена… любишь ты жить своим умом, а ума у тебя с гулькин хер… Дай мне Фиру Зельну!.. Фира Зельна? Приглядите за Аленой, чтобы она от вас — пулей домой!..»