Про что кино?

Колина Елена

Семья Смирновых, прежде патриархально-центрическая — Андрей Петрович главный, Ольга Алексеевна бесконечно ему предана, девочки врут и скрывают все, но внешне послушны, — теперь напоминала корабль в чужом порту: капитан оставил капитанский мостик, штурман заперся в каюте, а матросы на танцах. Вот уже почти год, как в семье произошел раздел на «наших» и «ваших», можно сказать, в семье шла маленькая гражданская война. И как в гражданскую войну, когда многие становились белыми или красными не по убеждениям, а просто оказывались — по воле обстоятельств, так и превращение Смирновых из нежной любящей пары в чужих людей, уже год как спящих раздельно, было следствием не столько разности убеждений, сколько характеров и обстоятельств. Ольга Алексеевна никогда не думала высокопарно, «ничто не в силах разделить

нас» была данность, — Андрей Петрович впереди, разметая снег, она за ним, скользя по проложенной им лыжне. Но оказалось, кое-что в силах их разделить, кое-что по-слоновьи вперлось между ними, растолкало в разные стороны, и слово «развод» пока не приходило ей в голову лишь потому, что она не связывала свое несчастье с практическими действиями — пока не связывала.

На недоуменные слова Алены, сказанные Тане: «Родители на старости лет сошли с ума, поссорились и даже не спят вместе из-за политики…», та ответила: «Знавал я на своем веку причины и поинтересней», и обе засмеялись чуть свысока — эта неточная цитата из Голсуорси означала, что понятными, законными причинами супружеских разногласий могут быть измена, сексуальное недовольство и прочие интимные вещи, но не различие в политических взглядах, — ох уж эти впавшие в детство родители!.. Действительно, на первый взгляд причина разлада Смирновых выглядит схематичной и даже отчасти неправдоподобной, из ряда «так не бывает», но лишь на первый взгляд, за «расхождениями во взглядах» всегда кроется то самое, интимное. Год назад Ольге Алексеевне исполнилось пятьдесят, и… с чего начать — с тяжело протекающего климакса или с того, что чуть больше года назад была отменена 6-я статья Конституции о руководящей роли КПСС? Из всего, о чем будет рассказано дальше, ни в коем случае не следует, что приверженность коммунистической идее свойственна только ущербным личностям, душевно, сексуально или материально неудовлетворенным, отнюдь. Просто у Ольги Алексеевны получилось все вместе.

14 марта, по злой иронии судьбы в день рождения Ольги Алексеевны, была отменена 6-я статья и, как следствие, отменено обязательное изучение в вузах предметов «история КПСС» и «научный коммунизм». На официальное объявление своего предмета нелегитимным Ольга Алексеевна сказала «я теперь никто», что было совершенно естественной реакцией, — не то чтобы она больше беспокоилась о своем престиже, нежели об истории партии — история партии не нуждалась в ее защите, подлое решение не могло отменить историю партии как научное знание. Вот она и подумала в первую очередь о себе.

Как может то, что было всегда, перестать быть? И как быть самой Ольге Алексеевне, проснувшейся в свое пятидесятилетие «теперьникем», — дематериализоваться вместе со своей отвергнутой дисциплиной? Жалкой изгнанницей покинуть родные стены Техноложки, побрести по Московскому проспекту, прижимая к груди учебные планы, конспекты первоисточников, роняя листки, на которые, как слезы, прольется вечный ленинградский дождь, и расплывутся строчки: «Вооруженная марксистско-ленинским учением Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества… — Дождевая клякса… — …руководит великой созидательной деятельностью советского народа…» — Дождевая клякса… Конечно же нет.

Никто не отменил ее предмет в одночасье. «Историю КПСС» уже не включили в учебный план следующего года, но сначала все шло по инерции. Нужно было дочитать курс, и Ольга Алексеевна дочитывала, с особенным тщанием, всматривалась в свои конспекты, как влюбленный перед разлукой, стараясь насладиться любимыми чертами, не упустить ни одной подробности. Однажды вошла в аудиторию, поднялась на кафедру и, оглядев полупустую аудиторию — а прежде не смели прогуливать ее лекции! — сказала: «Староста, список прогульщиков на стол!» — и вдруг услышала громкое, небоязливое, наглое: «Что вы так волнуетесь, вашего предмета больше нет, мы на вашей лекции химию делаем, у нас после вас химия», — и все засмеялись. Как будто и не смотрели ей преданно в глаза, как будто не дрожали перед экзаменами, как будто им было приятно ее унизить… Лекцию Ольга Алексеевна прочитала, затевать склоку с недоумками ниже ее достоинства, и голос звучал как прежде, и голова была высоко поднята.

После этой

истории Ольга Алексеевна как будто внутренне пригнулась, сгорбилась, перед лекцией теперь всегда чувствовала начинающееся в ногах и доходящее до горла внутреннее дрожание, словно была заранее готова к удару, к унижению. Внешне это никак не проявлялось, никто не видел, не знал, но она знала!.. Почему это веселое хамство мгновенно ее сломило? Всего лишь хамство, всего лишь «вашего предмета больше нет», прозвучавшее как «вас больше нет»… То, что уверенность в себе помогает выстоять в испытаниях, — это иллюзия, первая в ряду разбившихся в этом году иллюзий. Уверенный перед унижением беззащитен, как всегда беззащитен человек перед неведомым, незнакомым, и выдернуть человека, непривычного к пинкам судьбы, с насиженного места в его картине мира куда легче, чем неудачника.

Ольга Алексеевна была по-прежнему красива, по-прежнему не суетно, как царевна-лебедь, двигалась, говорила с достоинством — жила с достоинством и собиралась именно так жить дальше. В молодости ее, идеальную и немного слишком монументальную, иногда называли «девушка с веслом», и сейчас, как случается со слишком монументальным сооружением, она неожиданно легко пошатнулась — пошла трещина, и девушка с веслом накренилась на один бок. Как всякий уверенный в себе человек, Ольга Алексеевна привыкла нравиться себе, а такой, накрененной на один бок, униженной, она не нравилась себе, не чувствовала себя собой… Такие вещи человек редко формулирует, и Ольга Алексеевна не формулировала, думала о более практических вещах: она обязана донести свои знания до тех, кто еще в них нуждается. Последнюю в семестре лекцию читала перед практически пустой аудиторией, двум студентам, парочке, которая забрела к ней на лекцию даже не с целью «сделать химию», а просто подержаться за руки на последней парте огромной, прежде всегда заполненной аудитории. Они держались за руки, перешептывались, краснели, полные своими ощущениями, не стеснялись ее. Как будто она фантом.

Конечно, можно было быстренько подсуетиться, начать преподавать историю или философию. Преподаватели истории КПСС боролись за лекционные часы по истории страны, преподаватели научного коммунизма, считая, что они ближе к философии, ринулись в философы, — Ольге Алексеевне образование и научная степень позволяли читать и историю, и философию. Но переквалифицироваться хотели все, и не такова была Ольга Алексеевна, чтобы толкаться. Не царское дело принимать участие в мышиной возне на кафедре, в битве за ставки и часы. Ольга Алексеевна поступила по-царски размашисто — дочитала свой курс и ушла из института.

Единственная ее приятельница в институте, вместе с которой написали когда-то письмо, на несколько дней сделавшее Ольгу Алексеевну знаменитостью, сказала ей по-женски, по-бытовому просто: «Оля, ну уйдешь демонстративно, а ты, ты сама — с тобой-то дальше что?»

И действительно — что?.. Что происходит с человеком, лишенным привычного самоощущения, сознания своей нужности, ценности, умения быть главным в своем маленьком кусочке мира? Каждому понятно: человека отвергли — человеку плохо. Но как плохо? Институтский преподаватель-лектор — особенная профессия, лектор имеет многолетнюю привычку властно оглядывать аудиторию, чувствуя, как приходит кураж — актерское слово, обозначающее особое состояние, возникающее в актере перед публикой, но преподаватель-лектор — тот же актер. А если еще и личностные свойства не таковы, чтобы легко смириться с обстоятельствами?..

Что касается личностных свойств, то о совсем еще юной Ольге Алексеевне коллеги говорили «много о себе понимает», — что происходит с человеком, который дополнительно к перечисленному еще и много о себе понимает?.. По шкале «плохости» Ольге Алексеевне было максимально плохо. «Плохо» выливалось в несвойственное ей прежде яростное желание обсуждать, осуждать, с брызжущим через край презрением она говорила о предателях, лишенных убеждений и совести, о тех, кто «и нашим, и вашим за рубль спляшем», — к примеру, знакомый преподаватель научного атеизма бегом переквалифицировался в преподавателя основ религии. А вот она себя не предала!.. Хвалить себя тоже прежде было ей несвойственно, но ей было обидно, тысячи злобных ос вонзали в нее тысячи огненных жал, и она защищалась как могла.