Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию. Междукнижие
Шрифт:
— Не мешайте скромному женскому счастью, изверги!
— Так Лана его бьёт, — растеряно протянул Иванов, обалдевая от такого поворота. — По морде!
— Не бьёт, а приручает! — парировала кицунэ с глубокой убеждённостью в собственной правоте, причём вполне трезво и осмысленно. — Мужик совсем измельчал! То штанишки с подворотами, то бездельник интернетный. А вы... вы... Выпал приличной женщине шанс обзавестить адекватным домовым, без всех этих старорежимных заморочек, так вы и эту удачу испортить норовите! Влезть со своим «можно», «нельзя» ... Он вот уйдёт по миру,
Инспекторы, не представляя, как поступить, покосились на Фёдора, которого уже забрасывала на плечо довольная, словно обожравшаяся рыбы Мурка, букинистка. Котомку с книгами она взяла в свободную от удержания добычи руку, невинно хлопая ресницами и счастливо поглядывая на верную подругу.
— Серёженька, мой хороший, не лезь! — бескомпромиссно требовала хвостатая нечисть, подпуская в голос умоляющие нотки со стервозинкой. — Или я тебе все тарелки побью! Наш Федя! Не отдадим!
— Мой, — поправила Лана, бочком спускаясь с крыльца. — Мальчики, хотите — приезжайте в гости. Мы встретим. Клянусь, в кандалах никто его держать не станет. Не понравится — уйдёт, держать не стану. Фёдор по вашему ведомству свободен? Свободен... Я обязана попробовать. У меня книгоохранилище присмотра требует. И кран в кухне протекает.
— Да куда он от своего счастья денется? — веско дополнила домовая, не выпуская палку. — Просто Федя пока не понял, как ему повезло.
— Он же отравитель! — воззвал к здравому смыслу Антон, ошалело трогая себя за лоб. Не чудится ли? Не горячка с галлюцинациями?
— С такой рекомендацией, с такой предысторией это ему только в плюс, — мурлыкнула букинистка, поправляя на плече маленькое тельце. — Настоящий мужчина. Хоть детей от него рожай. Сказал — сделал, даже если и возражал. До последнего держался... Умница.
— Вы же пьяные! — снова попытался урезонить подружек Швец. — Протрезвеете — наплачетесь.
— Не пьяные, а капельку расслабившиеся — с показным вздохом приняла сентенцию Маша. — Ведём себя смирно, песен не поём, бывшим не звоним, все из себя правильные, как истинные леди на королевском приёме. Ну, почти… Но леди!.. И вообще! Нам, красивым, плакать не привыкать. Жизнь такая, тяжкая, бабья. Бывает, влюбишься, вознесёшься... а он — козлом окажется! Изменщиком, пропойцей горьким или, страшно сказать, женатым! И страдаешь потом, надрываешься.
— Зато вспомнить приятно, — похитительница Фёдора уже обошла инспекторов и ускорялась к калитке, стараясь держаться так, чтобы подруга с палкой оказывалась между ней и напарниками. — Переговоры окончены. С похитителями их не ведут! Или пробуйте освобождать, или отстаньте! Я буду сражаться.
— Ну ё... — безнадёжно вырвалось у Серёги вместо финального аккорда.
Чем ещё пронять обеих бунтарок — он не представлял.
Женщин, что называется, переклинило до той степени, когда возражать им бесполезно. Аргументы они не воспринимают, логику игнорируют, рассудок без сожалений меняют на сиюминутное потакание собственным желаниям.
На ум почему-то упорно шло сравнение с баранами, методично и тупо бьющими головой стену.
Драться же с борцуньями
— Тоха, — нерешительно обратился Сергей к напарнику. — Твоё мнение?
— Э-э-э... Не знаю, — вернул тот обратно право принятия решения, по ходу извлекая сигареты с зажигалкой. — Про такое Карпович не предупреждал. Мордобой — это в полицию.
Намёк инспектор схватил на лету.
— Он же его отпустил? По всему, дальнейшая судьба Фёдора предоставлена самому Фёдору. Пусть сам и разбирается. Заявление о похищении я не получал, а...
— Да хрен с ним! — оборвал невнятные самооправдания призрак. — Будем считать, что искупает ударным трудом прошлые прегрешения. Запишем как исправительные работы... Лана! У тебя термос совсем пустой, или хоть что-то осталось?
***
Они сидели на кухне и пили чай.
Какая-то нудная драма, — позёвывая, сказал Серёга. — Заговоры, дрязги, нашёптывания, взаимные обидки, месть спустя десятилетия... Со стороны послушать, не вникая — в одних фамилиях запутаешься. Гашковы, Трухины, Жижины, Охольские — радует, что схему связей (**) рисовать не пришлось!
— Пасть захлопни, — грубовато оборвал Швец. — Это для тебя нудно, а для участников — история длиной в жизнь. Её в пять минут не втиснешь. Помнишь, в школе биографии учили? Поэтов или римских императоров?
— Помню.
— Там на великого человека отводилось, в среднем, двадцать строк. Редко — страница. И ты в эту страницу хочешь втиснуть огромную вереницу событий того времени? Тогда уж можно вообще упростить до «родился, жил, умер» ... Вникай, Серёжа, вникай. Из таких вот, неприметных эпизодиков и складывается биография. Твоя в том числе. Если не дошло, повторяю: события, о которых, как ты говоришь, нудел домовой, происходили на протяжении с 1919 по этот год. С перерывами, правда, но прикинь зазорчик!
В таком ракурсе эпопея Гашковых-Охольских смахивала на мыльную оперу с затянутым сюжетом, и Иванов, отхлебнув чаю, выбросил её из головы как отработанный материал, напоследок заметив:
— Про то, что Карпович артефактик в могиле проморгал, помалкивай. Иначе сгноит за уязвлённое самолюбие.
— Однозначно, — Антон поднял вверх указательный палец, поворачиваясь в сторону кладовой. — У тебя там... имелось на крайний случай. Угостишь? Дамы в термосе только пустоту оставили, да и ту трижды выжали. А как врали! Пригубили, расслабились… Они нам с тобой ещё и фору дадут в этом деле.
— Легко, — подмигнул хозяин квартиры. — Пока Машки нет, найду.
Едва он встал с табурета, из-за холодильника выпорхнула довольная, почти трезвая кицунэ со смартфоном в руке.
— Мальчики! Лана с Фёдором в гости зовут. Поехали! Будет много вкусного и жидкого.
Новость взбодрила друзей, а Швец, не сдерживаясь, проорал:
— Ура! Едем! Заодно поговорим, как правильно закрылки с лонжеронами подрезать, чтобы никто никуда не улетел!
(*) Ронин — деклассированный воин феодального периода Японии (1185–1868), потерявший покровительство своего сюзерена, либо не сумевший уберечь его от смерти.