Про меня
Шрифт:
Я понимаю. Катьку не простили те актеры, которые все эти годы были рядом с ней, в болоте. Как будто Катька всегда должна была оставаться там же, где они, в болоте. Катьке кажется, что ее загоняют как лисицу в нору. Она хочет всем уступить, со всеми считаться. Ей важно, чтобы ее любили, важны отношения с кланами Ленки и Женьки. Но, по-моему, это все-таки МАЛЕНЬКИЕ неприятности.
Но я не понимаю. У нее, наконец-то, роль, а она свое большое счастье занавешивает маленькими неприятностями. Если
Моя другая жизнь
В лицее сегодня было интересно. На уроке литературы обсуждали вульгаризмы и просторечия, но не отвлеченно, а кого какие слова раздражают.
Многих раздражает все, что связано с едой: «кушать», «вкусненькое», и ласкательно-уменьшительное – «котлетки», «курочка» или невыносимо ужасное «мяско».
Некоторых раздражают вульгаризмы, связанные с сексом, – трахаться, телки и другие.
По поводу ненормативной лексики вышел спор – девочки верещали «ах, ругаться матом!..» Но наш преподаватель считает, что некоторые матерные выражения ничем нельзя заменить. Я тоже так считаю. Например… и… и еще…
Но, как писал Толстой, «на все есть манера».
Когда Санечка говорит… или Вика говорит… или Катька говорит… это очень точные эмоциональные выражения, а если бы я сказала… это было бы грубо и неуместно.
Меня раздражает, когда говорят «ужасно красивая». Это оксюморон, сочетание несочетаемого. Оксюморон можно использовать в литературной речи («Живой труп» или «Обыкновенное чудо»), но не в разговорной. Еще меня раздражает, когда говорят «я убираюсь в комнате», это означает «убираю себя».
Сегодня вторник, Элик провожает меня до памятника Екатерине.
– Знаешь, почему я выбрал тебя? Я, пожалуй, могу тебе сказать.
Он, пожалуй, может!.. Кто будет с ним общаться, если он говорит «пожалуй»! Даже наши «одаренные» не будут!
– Пожалуй, скажи, а я, пожалуй, послушаю… – сказала я. Глупый теленок, смотрит на меня глупыми телячьими глазами.
– Я выбрал тебя из всех, потому что ты другая, – сказал Элик.
Приятно. Я не такая, как все, я другая.
– Мы оба другие, – уточнил Элик.
Я, конечно, «другая», но в смысле особенная, не такая, как все. А вовсе не «другая» вместе с Эликом. Вот еще, быть «другой» вместе с розовощекой несмышленой куколкой!
– Одинокие, – сказал Элик.
– Я?! Одинокая? Ты что?! – засмеялась я. – Ты думаешь, если у меня нет мамы?.. Я не одинокая! Я просто другая! Я, я… я была под пулями! Ты видел на небе следы от пуль – зеленые, синие, как будто фейерверк?
– Ты обманываешь, ты не видела на небе следы от пуль.
Ну, возможно, я обманываю, и что?
– Я не одинокая! У меня знаешь, сколько всего есть! У меня есть в сто раз больше, чем у всех! У меня есть свой мир.
У тебя есть свой мир?
– У каждого человека есть, – удивился Элик.
– Я
Как объяснить куколке, что все мы в нашей семье связаны тончайшими любовными нитями? Как объяснить, что мы не просто какие-нибудь «отец, дочка, мама, теща», у нас каждый каждому по кругу «нежный сообщник»?.. Каждый из нас для чего-нибудь: я, чтобы меня любили, Санечка, чтобы мы его любили, Вика, чтобы командовать нами, Катька, чтобы был уют и безопасность. И что мой мир полон дорогих нам мелочей, разной прелестной чепухи, что…
Глупо говорить это Элику, правда? У каждого есть свой мир, и у Элика тоже есть свой мир, его мир состоит из мамы, папы, бабушки, брата, сестры, родственников и тоже полон дорогих ему мелочей.
– Ты все равно не поймешь, – сказала я.
Повернулась и ушла от него.
…Ох, а куколка-то почему одинокий? Я не спросила: а ты-то почему одинокий, бедная маленькая куколка?
– Эли-ик! Подожди! – я подбежала к Элику. – А ты почему одинокий? У тебя же мама-папа-брат-сестра?
– Я одинок как всякий умный человек, – сказал Элик.
Все очевидно – подростковые комплексы.
Но он хотя бы понимает, что он мне сказал, этот доморощенный психолог, эта куколка хренова (вульгаризм), этот дурачок (просторечие)?
Он сказал, что я одинока, потому что у меня нет мамы, а он одинок как умный человек. Жалко его – как он будет жить, если он ни-че-го не понимает…
От памятника Екатерине я пошла не домой, а обратно на Невский.
На веранде был М.
Вот кто точно другой, это он. В театре у него плохо, на душе плохо.
М. два раза сорвал репетиции – он же пьет. Санечка в наказание временно закрыл его моноспектакли. Моноспектакли не приносят театру доход, и Санечка предоставлял М. малую сцену просто из уважения к его таланту. А теперь он пьет из-за того, что Санечка сказал – ищи себе другую сцену. Санечка говорит – ему бы только найти причину.
На душе у него плохо – я же вижу, как он смотрит на свою рюмку водки. Как будто на всем свете они только вдвоем, он другой и она другая.
Моя главная жизнь
Вика сказала нам с Катькой, что ее сексуальная жизнь увеличилась на одного человека.
– Не стыдно тебе, девица, изменять Сережке? – спросила Катька.
– Мне стыдно? С ума сошла?! Я изменяю по-честному. Они же друг с другом знакомы.
Профессор и критик часто бывают у Вики вдвоем, сидят-пересиживают друг друга.
Взрослые старые люди, а ведут себя, как будто они персонажи старого кино, – один перед Новым годом ходит в баню, другой жених, а Вика как будто томная красавица с гитарой.