Про меня
Шрифт:
Ничего не каждая! А Элла? Стала бы она любить кого-то меньше, чем ее любят? Как чеховская Маша, как Катька? Ха-ха-ха! Это же НЕ ЗДРАВО! ЗДРАВО любить себя! Можно ли представить, чтобы Элла тосковала «В Москву, в Москву…»? Купила бы билет и поехала в Москву. Нет, билет бы ей принесли домой.
Ленка простила Катьку, а сама шипит. Всю репетицию слышу ее шипение. По-моему, Ленка хорошая актриса, а Катька индивидуальность. У нее есть ее собственная интонация, только ее. Называется «сотая интонация». Не у каждой хорошей актрисы есть эта сотая интонация, а у Катьки есть. Я очень-очень смертельно
– Можно в туалет? – издевательским голосом спросила Ленка, подняла руку, как в классе.
– Репетиция закончена, в туалет можно, – улыбнулся режиссер.
Ох, наконец-то репетиция закончена! Актеры смеются, барабанят, свистят, кричат: «Кто в буфет?!», как в лицее на перемене.
– Меня снимут с Маши, – сказала Катька.
Я не стала говорить «ну что ты, конечно, нет». Потому что, конечно, всегда могут снять. Даже если у этого режиссера такой прием – дать Катьке сыграть собственную судьбу, как будто она настрадала себе Машу.
– Ты бледная, ела что-нибудь, хочешь конфету, что болит, горло, голова, у тебя температура? – скороговоркой произнесла Катька, одной рукой трогая мне лоб, а другой запихивая мне в рот конфету. – …Ах, в туалет… ну, слава богу, а я думала, опять горло болит…
Моя другая жизнь
Малышка Элик смотрит на меня на уроках, а если я ловлю его взгляд, краснеет. Не чувствую никакого куража, как Вика от любой любви. Наверное, у меня нет никакой гордости, что он в меня влюблен, потому что его любовь НЕ ПРЕСТИЖНА. Он изгой. Над ним не издеваются – у нас вообще это не принято, но с ним никто не общается, ни один человек, кроме меня.
Санечке звонил наш преподаватель по литературе. Он на уроке сказал – Толстой сказал то-то и то-то, я уж теперь не помню, что именно. А я ему ответила:
– Толстой сказал, и что? Только глупые люди принимают чужую идею за истину. Толстой не истина в последней инстанции, а посредственный мыслитель.
– Это не твоя мысль, ты где-то это услышала, – рассердился он.
– Только глупые люди отвергают мысль потому, что она уже была кем-то высказана, – сказала я.
Тогда он позвонил Санечке, не жаловаться, что я не уважаю Толстого, а сообщить ему, что у меня самостоятельное гуманитарное мышление. И правда, меня бесит, когда люди говорят как главный аргумент – такой-то сказал. Сказал, и что? Это всего лишь его мнение, а у меня, может, другое мнение.
М. пришел на репетицию пьяный. Санечка сказал: еще раз – и уволю. Он его, конечно, не уволит, М. гордость театра, такими актерами не бросаются, даже пьяными. Санечка говорит: «При взгляде на М. у актеров возникает неприятная мысль – почему одним можно, а другим нельзя».
Но тот же Санечка любит повторять слова Бродского «есть люди гениальные, а есть – просто» и еще чьи-то – «все животные равны, но некоторые равнее». Кажется, это
М. на веранде не появляется.
Моя главная жизнь
У вас такое было? Чтобы вы были счастливы? И ваша связь с любимым человеком была абсолютна, как… как луна в небе! И вдруг оказывается, эта нежная тонкая связь, что всегда была между вами, вовсе не луна в небе, а может исчезнуть!.. Оказывается, она МОЖЕТ исчезнуть.
Это очень страшно.
Я не ребенок, который ревнует папу. Я же привыкла – с нами всегда кто-то есть. Но эти кто-то присоединялись к нам.
Вместо того, чтобы присоединиться к нам, Элла разрушает нашу жизнь. Мы потихоньку начинаем жить по правилам Эллы. Как будто у нас дома почетный гость нашего племени, премьер-министр соседнего племени, и мы должны все время говорить на его языке, даже когда спим, иначе будет война.
Я столько всего не должна говорить, что я уже не знаю, что мне говорить! Я уже вообще не могу! Элла все время недовольно говорит: «Вы как-то странно разговариваете». Но у нас с Санечкой свои шутки, любимые фразы, ассоциации, как у всех близких людей, что же нам теперь все забыть?! Перейти к односложному общению – «да, нет, не знаю»?..
Санечка попросил меня: «Давай стараться говорить между собой так, чтобы она понимала. Люди не могут говорить на своем языке, если кто-то рядом с ними его не понимает, это невежливо».
Мы с Санечкой часто разговариваем стихотворными строчками из какого-то одного поэта, например, договариваемся – сегодня пусть будет Саша Черный или Цветаева.
Санечка собрал, редкую библиотеку стихов, у нас есть Гумилев, изданный еще в двадцатые годы, есть при жизни изданные обэриуты. Раньше Санечка вечером читал мне стихи, пока Вика не начнет стучать в дверь и кричать: «Не смейте прятаться от меня, у вас на кухне свет горит!»
А Элла сказала:
– Я вообще не понимаю, зачем стихи. Целая страница текста, и все ни о чем.
При Санечке Элла улыбается мне своей специально разученной для ток-шоу улыбкой. Как будто я телезритель и сейчас задам вопрос, бывает ли дружба между мальчиком и девочкой.
Как только Санечка выходит из комнаты, сразу возникает какая-то неловкость, словно меня вывернули наизнанку и повесили на веревку сушиться!
У Санечки было столько женщин! Он всегда хотел быть свободным. Он говорил: «Главное – чтобы меня не пытались переделать». Его подруги и не пытались его переделать, старались закрепиться в его жизни с моей помощью, думали, как бы с ним поумнее, половчее. Элла тоже не пытается его переделать, она просто делает, что хочет. Она и не думает подстраиваться.
Она вообще не умеет быть с другими людьми! По любому поводу повторяет: «Почему я должна?!..» Посреди ужина встает и уходит – «почему я должна ждать всех, я уже поела». Не понимает, что люди вместе готовят еду, потом едят и разговаривают? Она не слушает с нами музыку – «почему я должна слушать ваши оперы?». Не смотрит с нами кино – «почему я должна смотреть ваше кино?». Когда Элла рассказывает о своих конфликтах на телевидении или в издательстве, она тоже всегда возмущается – «почему я должна!».