Про моркоff/on
Шрифт:
– Ты же хотела, чтобы я пришел?
Оля мгновенно поняла, что сказать «нет» значит быть как все, поэтому сказала:
– Да. – И пока Макс не опомнился, добавила: – Поцелуй меня, пожалуйста…
Из-за угла пара вышла только через час. С истерзанными губами, затуманенной головой, Оля очень плохо соображала. Но одно поняла точно: Макса динамить не получится; чтобы заполучить его в мужья, с ним придется спать. И от этого ей стало страшновато.
С Алешей вопрос решился просто. Оля сама попросила Макса не афишировать
– Я не хочу, чтоб тут все считали, что я твоя девушка. Я хочу свободы. Так что не треплись.
Они встречались тайно, что только разжигало страсть. А дойти до чего-то более-менее серьезного просто не позволяли условия. На улице было холодно, в комнатах постоянно толклась толпа народа.
Но один раз все ушли на поле, Макс под каким-то невероятным предлогом остался: он вызвался починить что-то на кухне, там не то чайник распаялся, не то у кастрюли ручка отвалилась… Бред немыслимый, но говорил он убедительно, его отпустили. Оля была немного нездорова и тоже не пошла на работу.
Макс пришел к ней в комнату, запер дверь изнутри, и со щелчком щеколды у Оли все оборвалось внутри. Она поняла, что теперь ей не отвертеться.
И как она себя ни настраивала и ни подготавливала, страх взял свое. Буквально в последний момент она отпрянула от него, расплакалась:
– Прости, я не могу, просто не могу. Извини, давай не будем больше встречаться…
Макс оторопело пялился на нее, плохо соображая, что случилось.
Оля, понимая, что все уже все равно испортила, заплакала еще горше:
– Макс… Ты… ты… это был бы первый раз… Зря я это все затеяла… – И уже совсем по-бабьи заскулила: – Я люблю тебя… И хочу… Но… Но…
Слезы ее просто душили.
Отрыдавшись, Оля заметила, что Макс не ушел, а сидит на соседней кровати и сосредоточенно на нее смотрит, криво усмехаясь.
– Хорошо, что ты «до того как» сказала, а не «после». Это мне еще крупно повезло. Ладно, отложим до возвращения в город.
И Оля поняла, что не все еще потеряно. Она направилась на кухню, стырила там чищеную морковку и торжественно ее сгрызла.
С этого дня игры с Максом закончились. Все стало как-то вдруг… серьезно. Он даже целовать стал по-другому – нежно и аккуратно. От этого голова Оленьки шла кругом по еще большему диаметру. Однако афишировать свои серьезные отношения они так и не стали.
Только Алеша что-то пронюхал. Он вообще был очень умный, этот Алеша. Однажды, когда Оленька застала его за очередной книжкой, он снял очки, вытер их о майку и спросил:
– У тебя с Ширяевским роман… или просто секс?
Слово «секс» в Алешиных устах прозвучало похабнейшим ругательством. Оленька растерялась и вдруг принялась оправдываться:
– Что за глупости? Этот Макс… этот бабник… да зачем он мне?!
Алеша надел очки и посмотрел в ее лицо большими серыми глазами.
– Странно, – сказала Оля, – у тебя глаза
– У меня дальнозоркость. Врожденная. В очках для дальнозорких ставят собирающие линзы. Геометрическая оптика, девятый класс.
Алеша замолчал, и Оленька вдруг поняла, что ей срочно нужно все рассказать кому-нибудь. А хоть бы и Алеше.
И она рассказала. Не все, конечно. Некоторые подробности не решилась. Квашин держался стойко. Только во время рассказа о неудавшемся интиме очки у него стали отчего-то потеть, Алеше пришлось их несколько раз протирать.
Когда Оленька договорила, он погладил ее по руке и сказал:
– Бедная. Ты имей в виду: я тебя все равно буду любить. Для меня это неважно. Просто он тебе голову задурил. Он всем дурит.
Из Алешиной комнаты Оленька выбралась в состоянии странном. В компоте чувств больше всего было изумления, но и облегчение чувствовалось небывалое. В коридоре встретилась Ирка. Увидев очумелую физиономию Оленьки, она спросила:
– Ты чего? Ты заболела?
– Нет, – медленно ответила Оля. – Просто я совершенно не знаю мужчин.
Двое суток она обдумывала сложившуюся ситуацию. Дожди временно прекратились, и можно было думать прямо на поле, что бодрило и стимулировало мозговую деятельность. В конце концов Оленька решила, что все сложилось как нельзя лучше, хотя и непонятно до невозможности.
Так оно и продолжалось до конца «морковки»: Оля втихаря бегала целоваться с Максом, а потом беседовала о жизни с Алешей. Она щадила его, не рассказывала о той жаркой волне, которая протекала по всему телу от Максовых рук и губ (да и слов не хватило бы рассказать). Зато они много говорили о любви, о том, что важнее – страсть или взаимное уважение… короче, о всякой умной ерунде.
Оленька сжилась с этой фантасмагорией. О том, что «морковка» когда-то закончится, она как-то не думала. Но однажды, во время очередного тайного свидания, Макс вдруг прижал ее к себе особенно нежно и сказал:
– Ну, ничего. Через три дня сможем все сделать по-человечески.
Оленька не очень могла в этот момент соображать, но слова «три дня» заставили ее заморгать.
– Послезавтра уезжаем отсюда, – засмеялся Макс. – Забыла?
– Уезжаем? Куда?
– В город. Есть пустая квартира. Родители одноклассника в Африке, он у бабушки. Можно взять ключ…
Макс почувствовал, что Оленька окостенела.
– Ну-ну-ну, – сказал он и осторожно поцеловал кончики пальцев, – все будет хорошо.
Оля очень любила, когда ей целуют кончики пальцев, но на сей раз этот прием не сработал.
– Что будет хорошо? – почему-то прошептала она.
– Все. Ну… я же понимаю, почему ты не захотела… Здесь… грязно и вообще… А там…
Оленька поняла, что сейчас располосует ему рожу и получит от этого неизъяснимое удовольствие.
– Выходи за меня замуж, – вдруг заявил Макс.