Про муху и африканских слонов

Тихомиров Олег Николаевич

Будь у меня в руке снежок, я б его не то что в окно — в форточку бы забросил. Но в руке букет! А промахнусь раза два — получится веник. Да и вообще, если долго кидать, весь дом разбудишь. Я прикинул в уме два случая: попаду в окно или не попаду. В первом случае я бегу в свой подъезд, во втором — бросаюсь ловить букет. «Молодец, — сказал я себе, — все предусмотрел».

Размахнувшись, я с силой метнул букет. По броску понял, что не попадаю, и в тот же миг был уже под окном, чтобы ловить цветы.

Раздался

звон. Я втянул голову в плечи, ожидая, что сейчас посыплются осколки стекла. Но они не посыпались. Не упал и букет. Лишь тогда я сообразил, что кидал-то в распахнутое окно, значит, я все-таки попал туда… И не только попал, а… Перед глазами как бы мелькнула круглая, пузатенькая ваза, та, что стояла на серванте, а потом и та, удлиненная, овальная, что красовалась на столе… Вспоминать остальные предметы было некогда: нужно было давать деру.

С утра весь дом облетела удивительная весть: ночью у бабки Лукерьи спрыгнула с буфета и разбилась кошка-копилка. Ну ладно бы просто спрыгнула («Каких чудес не бывает на Божьем свете!» — утверждала бабка Лукерья), а то ведь кошка взамен себя оставила на буфете цветы. Красные и белые. Самые настоящие.

— Я, — рассказывала бабка, — спервоначалу думала, сон вижу, когда ночью-то все зазвенело. Вот, думаю, какой сон дурной. К чаму бы этот звон окаянный? Свет не зажигаю, ляжу. Перекрестилась, опять уснула. А утром-то проснулась, стала тапок надевать, гляжу — батюшки, на полу черепки и деньги монетками рассыпаны! Глянула на буфет-то, у меня аж тапок из рук: кошки нет, а на ейном месте цветы. Ну, думаю, совсем померла. Караул кричать не могу: силы нету. Рот раскрою, как рыба, а голос не идет. Крестным знаменем осенила себя — полегшало. Вот ведь какая напасть вышла. И к чаму бы такое?..

Лукерье кто верил, кто не верил. А вот к чему «такое», объяснить никто не мог.

Никто, кроме меня.

Будь «такое» не букетом, а чем-то иным, я бы, пожалуй, признался бабке, сказал бы, что сорвалась рука и что кидал я не в ее окно, а в соседнее. Но «такое» было букетом, поэтому я промолчал.

На день рождения к Тане я все же пошел. Правда, с некоторой опаской думал: вдруг догадалась. «А, — скажет, — букетошвырятель! Привет от бабки Лукерьи», — засмеется коротким смехом в две нотки и захлопнет дверь перед моим носом.

Но все обошлось. Никто ни о чем не догадался.

Деловой разговор

Звонит телефон, к нему подбегает Света. Снимает трубку.

Света. Алло.

Вера. Светка, ты? Привет. Наконец-то!

Света. Что «наконец-то»?

Вера. Поймать тебя невозможно, вот что.

Света. Ну да — невозможно. Все время дома сижу.

Вера. А я тебе третий раз звоню — говорят, тебя дома нет.

Света. Кто

говорит?

Вера. Бабушка.

Света. Моя?

Вера. Твоя.

Света. Что она, спятила?

Вера. Я почем знаю. Говорит, ты в магазин ушла.

Света. Подожди. Во сколько же ты звонила?

Вера. В четыре.

Света. А-а-а, верно — уходила за хлебом, но не надолго.

Вера. И в шесть звонила. Сказали, чтобы позвонила тебе через час.

Света (возмущенно). Не ври, Верка. В шесть я была дома.

Вера. Нет, не была.

Света. Нет была. Я лучше знаю. Я голову мыла.

Вера. Ну тогда все понятно.

Света. Что понятно? Мне ничего не понятно. Я же говорю, была дома.

Вера (соглашается). Правильно, была. А я говорю, понятно, почему тебя не подозвали.

Голос бабушки. Света, заканчивай разговор. Мы садимся ужинать.

Света. Ну вот! Видишь, обстановочка. То не подзывали, а теперь поговорить не дают. (Возвращается к прерванной теме.) Точно, я же не могла подойти — мыла голову. Ты права.

Вера (обиженно). А говорила, я вру.

Света. Ну, Верочка, извини. Ну ладно, Верунчик, не сердись.

Вера. Вот ты всегда так. Я говорю, звонила тебе два раза, а ты не веришь…

Голос бабушки. Света, сколько раз тебя приглашать. Заканчивай, а то все остынет.

Света (бабушке). Не мешай. У нас деловой разговор, а ты… (Вере). Не обращай внимания. На чем мы остановились?

Вера. Да я говорила, тебя не подзывали потому, что ты мыла голову, а ты не веришь. Это было в шесть часов, я точно помню… Ну ладно, иди ужинай. Соскучишься — звони.

Света. Ага. А то бабушка все равно толком поговорить не даст.

Вера. Вот я и говорю. Пока.

Света. Пока.

Кутя, домой!

Едва лишь подъехали к даче, в которой Вовкина мама сняла комнату, и таксист вылез, потягиваясь и расправляя спину, как подбежала к машине черная, коротконогая собака и принялась лаять.

— Пошла, — цыкнул на нее таксист.

Собака отскочила, но тут же залаяла еще пуще. Она припадала к земле, вскакивала, делала короткие рывки, словно была на какой-то невидимой привязи, металась, а ее тонкий смешной лай так и лился без перерыва.

Из калитки вышла хозяйка, прикрикнула. Только тогда черная собака умолкла и скрылась во дворе, но и оттуда слышалось ее ворчание.

— Какой славный песик, — сказала мама, выбираясь из машины. — Это ваш?

— Вроде наш. Приблудился ко двору. — И увидев, что мама взяла какие-то сумки, сказала: — Ну, идемте.

— Не укусит? — спросила мама перед калиткой.

— Да нет. Проходьте.

— Славный песик, — снова заметила мама.

— Пустобрех.

— Как его зовут? — спросил Вовка.