Проблема «бессознательного»

Бассин Филипп Вениаминович

Для того чтобы создать правильную перспективу в этом вопросе, напомним, как складывались судьбы пси­хоаналитического направления в нашей стране.

Учение Freud действительно ни в России, ни впослед­ствии в Советском Союзе успеха не имело. Здесь ему с самого начала были противопоставлены традиции экспе­риментально-клинического подхода к функциональным синдромам и идеи нервизма, разработанные еще на ру­беже веков И. М. Сеченовым, И. П. Павловым, С. П. Бот­киным, Е. А. Введенским и их учениками. Означает ли это, однако, что в России и в Советском Союзе вообще никогда не проводилась практическая работа по проверке положений, выдвигаемых фрейдизмом, что критика уче­ния Freud, развитая русскими клиницистами, была кри­тикой, проводимой лишь в методологическом плане, кри­тикой со стороны тех, кто не имеет собственного опыта в практическом применении этого учения? Такое пони­мание свидетельствовало бы только о недостаточном зна­нии истории русской медицины. Сторонники фрейдизма, настойчиво пытавшиеся внедрять это учение в клинику, существовали как в дореволюционной России (Осипов,

Фельцман и др.), так и в значительно возросшем коли­честве в 20-х и 30-х годах в Советском Союзе. Идеи психоанализа использовались в клинической практике и пропагандировались в медицинской печати (с изданием специальной серии монографий) И. Ермаковым и его учениками, В. Коганом и рядом других клиницистов. В более позднем периоде попытки сочетать учение Freud с объективным подходом к проблеме, функциональных расстройств предпринимались на протяжении нескольких лет некоторыми из наиболее авторитетных деятелей со­ветской психиатрии (Ю. Каннабих, В. Внуков и др.), а также рядом советских психотерапевтов (И. Залкинд, Д. Консторум и др.).

Вся эта работа сочувственного отклика в советских медицинских кругах, как было указано, не получила. Однако она привела к тому, что отрицательное отноше­ние к психоанализу, упрочившееся в результате много­летних и подчас весьма острых споров в советской невро­патологии и психиатрии, сложилось не как позиция «созерцателей», т. е. лиц, мало знакомых практически с тем, что отрицается, а как убеждение, возникшее после внимательного изучения идей Freud и выяснения всего, что обещает и что фактически дает их клиническое ис­пользование.

Я позволил себе этот экскурс в историю нашей науки, чтобы показать, насколько несправедливо утверждение д-ра Smirnoff, что споров по поводу собственно-клиниче­ской стороны психоанализа вести с советскими исследо­вателями вообще нельзя. Если в настоящее время психо­анализ в Советском Союзе практически действительно не применяется, то это отнюдь не означает, что представи­тели советской медицинской мысли не располагают соб­ственным достаточно веским клиническим опытом, кото­рый заставил их в свое время отвергнуть психоаналити­ческую концепцию. Если бы попытки клинической апробации психоанализа в Советском Союзе вообще ни­когда не производились, то позиция д-ра Smirnoff (не лишенная, скажем откровенно, оттенка высокомерия) была бы трудно оспоримой. Но, как мы видели, отрицать существование длительных проверок и обсуждения проб­лемы психоанализа, которые вели советские клиницисты, можно только игнорируя подлинный ход событий.

Основное возражение, которое мы бы хотели сделать д-ру Smirnoff, заключается, однако, не в этой ссылке на уже давно отзвучавшие психоаналитические исследо­вания советских клиницистов. Мне представляется, что принципиально отказываясь от использования экспери­ментальных аргументов в защиту психосоматики и моти­вируя это тем. что со стороны советских критиков пси­хоанализа выдвигаются только «теоретические» доводы, д-р Smirnoff поступает нелогично и невольно выявляет слабость позиции, которую хочет защитить.

Допустим на минуту, что доводы, которые советская критика может выдвинуть против фрейдизма действи­тельно носят только методологический и теоретический характер. Разве и в этом случае «спор... с советскими учеными» не должен был бы вестись защитниками пси­хоанализа именно при помощи экспериментальных дово­дов (если таковые разумеется, существуют?). Разве в столкновении теории и правильно поставленного экспе­римента последнее слово не остается именно за экспери­ментом? Разве великие натуралисты Возрождения не экспериментами сокрушали схоластические «теории» средневековья? И разве можно себе представить, чтобы кто-либо из этих натуралистов счел себя «не в праве» противопоставить свой эксперимент схоластической тео­рии только потому, что его противники «теоретизируют»?! Но если это так, то почему же д-р Smirnoff считает, что использование советскими критиками психоанализа толь­ко «теории» «сразу же запрещает нам (т.е. д-ру Smirnoff и его единомышленникам. — Ф. Б.) использовать в на­шем споре какой бы то ни было аргумент, основанный на нашем экспериментировании»? Понять логику такого вывода трудно.

Но самое главное, на что я хотел бы обратить внима­ние д-ра Smirnoff, заключается в следующем. Как уже было упомянуто, весь этот разговор об эксперименталь­ном обосновании теории быт спровоцирован моим заме­чанием, что такого обоснования у важнейших теорети­ческих положений психосоматической медицины не су­ществует. Разве не кажется д-ру Smirnoff, что в ответ на такой резкий упрек он не только «вправе», но и ло­гически обязан прежде всего показать, что мое мнение неправильно что экспериментальное обоснование основ­ных идей психосоматики все же существует? Разве не думает он. что самоустраняясь от такого опровержения (ссылкой на «запрет» использовать в нашей полемике какие бы то ни было доводы от эксперимента), он неволь­но наводит на мысль о справедливости моего упрека, на мысль о том. что привести веские экспериментальные до­воды в защиту принципиальных положений психосоматики очень трудно и что поэтому его ссылка на «запрет» (аргументировать от эксперимента) — это фактически лишь своеобразный выход из трудной ситуации в которой он в процессе спора оказался?

Перейдем теперь к ответу на критические замечания, содержащиеся во второй части статьи д-ра Smirnoff.

Прежде всего

остановимся на отношении Freud к «структурным моделям».

Касаясь этого пункта, д-р Smirnoff применяет резкие выражения о нецелесообразности которых я уже упомя­нул. Он говорит: «обвинять Freud в том, что он построил фантастическую физиологическую систему на основании гипотетической психологической схемы, это значит прос­то напрасно внушать какой-то тихий бред» [115] . Далее д-р Смирнов высказывает убеждение, что я понимаю в буквальном смысле «модели», разработанные Freud, и поясняет, что такие психоаналитические категории, как «Я», «Оно» и «Сверх-Я», являются лишь элементами умственной структуры, не имеющими никакой физиологической базы или локализации.

115

Упоминаемая выше статья д-ра Смирнова, стр. 85.

Я хотел бы сразу сказать, что упоминаемые д-ром Smirnoff психоаналитические «модели» я никогда не рассматривал как относимые Freud к каким-то опреде­ленным мозговым формациям. Для такого упрощенного толкования высказывания Freud повода не дают. Когда же я говорю, что Freud «пытался... исходя из своих пси­хологических представлений, строить картины и физио­логических механизмов работы мозга... неизменно но­сившие совершенно фантастический, псевдонаучный ха­рактер» [116] , то при этом я имею в виду не «намерения» Freud, как это почему-то полагает д-р Smirnoff, а во-пер­вых, разработанную Freud однажды («Проект», 1895 г.) гипотезу о нервной основе психической деятельности и, во-вторых, ряд соображений о мозговой основе сознания и «бессознательного», изложенных им в работе «По ту сторону принципа удовольствия» и в некоторых других исследованиях. В качестве примера того, как своеобразны были экскурсы Freud в область учения о локализации мозговых функций, можно привести хотя бы его извест­ный тезис, по которому система сознания должна распола­гаться в пространстве совершенно определенным образом: «на границе внешнего и внутреннего, будучи обращенной к внешнему миру и облегая другие психологические си­стемы» [117] . Локализовав, таким образом, сознание в «об­легающих» мозговых структурах, Freud придает далее особое значение, с одной стороны, факту изолированно­сти мозга от внешней среды костным покровом и, с дру­гой, — отсутствию плотного барьера между материаль­ным субстратом сознания и внутренними мозговыми формациями. В этой различной степени морфологической «отгороженности» субстрата сознания от внешних и внутренних раздражений Freud видит физиологический механизм, который обусловливает преимущественную за­висимость сознания от врожденных интрапсихических факторов. Вряд ли нужно подчеркивать упрощенность такого физиологического обоснования одной из ведущих идей психоанализа. То, что можно было бы обрисовать в лучшем случае как символ или аллегорию, обсуждается как физиологический фактор, обусловливающий возникно­вение определенного типа психологических отношений.

116

Ф. В. Бассин. Ответ профессору Чезаре Л. Музатти. Вопросы психологии, 1960, № 3, стр. 152.

117

3. Фрейд. По ту сторону принципа удовольствия. Цит. по: Г. Уэллс. Павлов и Фрейд. М., 1959, стр. 401.

Даже при самом доброжелательном отношении к Fre­ud оценить эти его физиологические экскурсы иначе, как не серьезные, нельзя.

Вопрос о связях между аффектом и клиническим син­дромом:

Рассмотрение этой темы д-р Smirnoff сопровождает не столько возражениями, сколько указаниями на остаю­щиеся здесь, действительно многие неясности. Характер возражения носит только его заключительное (по данно­му разделу) замечание: «Используя в объяснении (исте­рического синдрома.— Ф.Б.) столь сложные чувства, как выгода и интерес больного, он (Бассин) вводит... в точности тот же аспект рассмотрения, что и психоанали­тики, не учитывая лить того... что эти выгоды... долж­ны быть для больного неосознаваемыми, — ибо в против­ном случае речь шла бы не об истерии, а о симуляции» [118] .

118

Упоминаемая выше статья Smirnoff, стр. 87.

По этому поводу я хотел бы сказать следующее. Я не думаю, что анализ зависимости истерического синдрома от «сложных чувств» специфичен для психоанализа. Как это непосредственно видно хотя бы из одной цитаты, при­водимой д-ром Smirnoff, И. П. Павлов также полностью признавал важную роль в патогенезе истерии «сложных чувств».

Специфическим для психоанализа является не подчеркивание важной роли эмоций, а определенное представление о закономерностях, на основе которых эти эмоции развязываются и реализуют клинический синдром, и о факторах, которые при этом вовлекаются. Спор идет не о том, существенна ли «выгода» для прово­кации истерического сдвига, а о том, как этот сдвиг раз­вивается: на основе тенденций к «конверсии», к «симво­лизации» и т. п. или же в результате патологической фиксации нейродинамической основы синдрома в функ­ционально измененных по гипнотическому типу мозговых структурах истерика.