Проблема очевидности

Черняк Алексей Зиновьевич

Как "очевидности" представлены лингвистически? Мало сказать: в утверждениях, типа "это очевидно", поскольку указание на очевидность здесь равнозначно указанию на общезначимую истину. Рассмотрим ситуацию, когда есть произносящий, есть его речь и есть некто, воспринимающий эту речь и осмысляющий ее. Положим, вся речь состоит из одной фразы: "в реальности, когда мы произносим фразу." Осмысление услышанного как бы распределяется на несколько направлений. Одно из них - установление общего смысла высказывания и его общего значения. В данном случае смысл и значение как общие смысл и значение данного высказывания уместно было бы различить, поскольку как часть общего смысла усматривается то положение дел, что высказывание - а это предложение по форме - не закончено, и, следовательно, не представляется возможным непосредственно на основании только его интерпретирующего понимания установить его общее значение - требуется расширенный контекст понимания, включающий разъясняющие высказывания или указания. Предложение усматривается как состоящее из двух ярко выраженных частей, из которых первая представляет собой независимое смысловое единство, указывающее на расширенный контекст того, о чем говорится после паузы, а вторая его часть, выделенная как таковая интонационно с помощью паузы - "когда мы произносим фразу" - сама состоит из двух частей, двух независимых смысловых единств, одно из которых "мы произносим фразу" описывает некую ситуацию, тогда как другая часть - обозначаемая словом "когда" вводная. "Когда" выражает интенцию локализовать обозначенную ситуацию с помощью временной координаты, то есть, посредством указания на условия актуализации описываемой ситуации. Кроме этого значения и собственного значения слова "когда" (вопросительного и изъявительного указания на обстоятельства времени) оно в контексте данного употребления (а этот контекст задан прежде всего интонационно) обладает еще формальным значением, поскольку задает общую структуру высказывания, в которой за вводимой в рассмотрение ситуацией (мы произносим фразу) должно следовать и ожидается в восприятии как должное следовать, "здесь иметь место", выражение другой ситуации, выводимой из актуальности первой. Однако, коль скоро ожидания, вызванные к жизни формальным значением "когда" значением его как обстоятельства-условия актуализации - не выполняются, предложение (и вторая его часть как отдельное высказывание, и все высказывание в целом) с очевидностью усматривается как незаконченное и, таким образом - как "не предложение", как не отвечающее характеру предложения, a priori предполагаемого для каждого такого случая. Второе направление осмысления можно обозначить как "установление направлений поиска значения". Мы имеем по крайней мере три способа для данной ситуации в произнесении задать это направление. Механизм задания интонационный и дополняюще-указательный, когда интонация, расстановка

и длительность пауз, а также различные дополнительные индикаторы, типа мимики, жестикуляции, указаний на другие выражения и языковые ситуации, и так далее, обрамляют высказывание таким образом, что возможность установления общего значения усматривается либо в направлении, заданном в гипотетической ситуации произнесения следующей фразы, проясняющей предыдущую, либо направляется назад в ситуацию, предшествовавшую произнесению - туда, где должна была быть (ибо на это указывают интонации или другие аспекты произнесения) фраза-основание данной и ее незаконченного характера - то есть, также к проясняющему высказыванию. Наконец, интонационно фраза может быть оформлена так, чтобы не оставлять никаких сомнений в принадлежности ее к другой языковой игре, отличной от той, где задействованы обычно предложения такого (предполагавшегося по форме как "должны иметь здесь место") вида и, следовательно, в ее бессмысленности в контексте данной языковой игры, в которую воспринимающий предполагал себя вовлеченным. Все эти типы осмысления в процессе своего осуществления расширяют контекст восприятия высказывания, вовлекают в рассмотрение новые очевидности, такие как уместность или неуместность применительно к данной лингвистической ситуации (выделяемой, например, как языковая игра), соотнесенность с другими, относящимися к другим ситуациям, высказываниями, имевшими место в действительности или гипотетическими и так далее. Третье направление осмысления - как бы чисто аналитическое: здесь смысловые единства речи расщепляются вплоть до самого минимального и для каждого в пределе устанавливаются все возможные значения и выбирается релевантное в данном контексте - выбирается в согласовании со значениями остальных "атомарных" составляющих речи. Разумеется, все эти очевидности "согласования", "завершенности", "незавершенности", "уместности" и другие, не принадлежат к тому же типу очевидностей, что и те, которые лежат в основании утверждений и предложений, описывающих некоторую реальность: это очевидности грамматические. Но они также, в не меньшей степени, чем очевидности, относящиеся к содержанию высказываний, будучи регулятивными по отношению к лингвистической реальности, находят в ней свое выражение. Таким образом, в ситуацию, инициированную речью и сформированную специфическими языковыми объектами, вовлекаются в контексте общего осмысления конституирующие принципы неязыковой ситуации - ситуации самоданности - и содержательные моменты, с которыми сознание имеет дело в рамках такой ситуации - то есть объекты собственно очевидных усмотрений. Отсюда видно, что "очевидности", о которых говорит Гуссерль и вся рационалистическая традиция, хотя и могут быть лингвистически оформлены более или менее адекватно (в отношении того, что они есть для нас в нашем личном опыте), лежат вне рамок языка и языковой игры, даже если эти "очевидности" относятся к грамматике. С другой стороны, например, такой мыслитель как Л. Витгенштейн отказывался полагать какое-либо "ментальное содержание", стоящее за выражением и могущее рассматриваться отдельно от последнего. Мы оставим здесь этот вопрос открытым, заметив только, что генетический анализ может иметь в качестве своей исходной точки также и предложение языка, и любую языковую ситуацию (например, диалог двух людей), но он всегда осуществляется в направлении того, что высказывается, и, таким образом, осуществляет выделение особой ментальной активности, понимаемой как нетождественная активности выражения. Выражение здесь выступает в роли воспринимаемого и воспринимается как выражение, то есть, как репрезентирующее нечто другое. Именно восприятие феноменологически первично, и все, что относится к восприятию, может быть объектом генетического анализа.

Глава 3. Трансцендентальная логика как основание конституирования "очевидности". Проблема "произвольности" в основании "очевидности". Возможность проблемматизации оснований множественности мира в рамках феноменологической философии. а. "Трансцендентальная редукция": ее роль в прояснении оснований "знания о мире".

Переход от описания способов представленности предметов в сознании (в "Логических Исследованиях") к прояснению онтологии этих предметов, которым в "естественной установке" приписывается значение независимо сущих реальных объектов - трансценденций - на основании их имманентной представленности в сознании, ("Идея феноменологии", "Идеи к чистой феноменологии..." и последующие работы) - обычно называют "трансцендентальным поворотом" в философии Э. Гуссерля. "Говоря иначе: вместо того, чтобы наивным образом совершать все акты, без каких не может обходиться конституирующее природу сознание...., вместе с их трансцендентными полаганиями, вынуждающими нас благодаря заключенным в них мотивациям ко все новым трансцендентным полаганиям, мы положим в "бездействие" все эти полагания,..., мы откажемся от их совершения; наш же постигающий, наш теоретически исследующий взор мы направим на чистое сознание в его абсолютном самобытии. Оно и будет тем, что пребудет с нами как искомый "феноменологический остаток" - пребудет несмотря на то, что мы "выключили", или, лучше сказать, поместили в скобки" весь мир вещей, живых существ, людей, включая и нас самих." 56 При этом оказывается, что: "...весь пространственно-временной мир, к которому в качестве отдельных подчиненных реальностей причисляются также и человек, и человеческое "я", - это по своему смыслу лишь просто интенциональное бытие - то есть, такое бытие, которое обладает лишь относительным, вторичным смыслом бытия для сознания... Такое бытие полагается сознанием в его опыте, оно в принципе есть лишь тождественность непротиворечиво мотивируемых многообразий опыта и в качестве такового оно доступно созерцанию и определению - сверх же всего этого такое бытие есть всего лишь ничто..." 57 Как видно уже из приведенных отрывков, трансцендентальная феноменология начинается с различения абсолютного имманентного бытия актуального сознания и относительного, "несамостоятельного" бытия объектов внешнего мира. Таким образом, "трансцендентальный поворот" в феноменологии Э. Гуссерля осуществляется в направлении анализа "абсолютного самобытия" чистого сознания, понимаемого как основание бытия предметов-смыслов, а последние понимаются как "конституируемые" чистым сознанием. Этот анализ осуществляется посредством феноменологической редукции, называемой Гуссерлем также трансцендентальной.

Редукция вообще (в широком смысле) представляет собой формальную процедуру демаркации объектов, относящихся к предмету рассмотрения: какие из наличных объектов - предметных значений - могут, или даже должны, быть оставлены в "фокусе" тематизации, а какие необходимо "заключить в скобки"58 как не основывающиеся на достаточно ясных и самоочевидных усмотрениях. Редукция (в узком смысле), в отличие от как бы предваряющего ее акта "заключения в скобки" недостаточно ясного и отчетливого значения, определяется Гуссерлем, в частности, как "смена установки"59 и, таким образом, может пониматься как интенциональный акт: здесь фактически имеет место непосредственное указание на объект преимущественного рассмотрения, этот объект оказывается актуально дан сознанию, тогда как прежде - в некой обозримой перспективе, задаваемой в "теперь" рефлексии над редуцирующим сознанием - он не попадал в "поле зрения". В свою очередь, феноменологическое epoche представляет собой предваряющее "смену установки" указание на объект умолчания как на недостаточно проясненный и требующий прояснения60.

Каждый шаг редукции может пониматься как шаг в направлении прояснения смысла бытия объектов как объектов нашего знания, в направлении, заданном посредством трансцендентального epoche61. Собственно трансцендентальная редукция - это редукция в отношении предметного сознания. В ходе осуществления, например, психологической редукции "психическое" раскрывается как основанное на интенциональных переживаниях, содержание психического - как интенционально мотивированное; в эйдетической редукции эмпирическое индивидуальное сознание, понимаемое как "поток" интенциональных переживаний, находит свое основание в общей структуре интенциональности, обозначаемой Гуссерлем термином cogito. Трансцендентальная редукция представляет собой "последний шаг" в направлении обнаружения предельного основания имманентного бытия мира. Она создает условия для усмотрения бытия всех внешних объектов62 как ненезависимого, как бытия конституированными, а всех объектов опыта - как имеющих основание своего бытия eiinoeooe?iaaiiuie. Трансцендентальная редукция в собственном смысле есть перенос внимания на это предельное основание63. Здесь - "там", где задается вопрос и "откуда" осуществляется поиск ответа, то есть, в основании всякого индивидуального сознания - в эйдетическом усмотрении обнаруживается инвариантное "ядро" субъективности: "...интенциональное сознание имеет ego как центр опыта, который остается тем же самым повсеместно в потоке переживаний." 64

Бытие чистого Ego абсолютно в том смысле, что без него немыслимо никакое иное бытие, никакая "реальность". Любой предмет в результате трансцендентальной редукции может и должен быть понят как "конституированный".

Каждая частная редукция ограничена в своем применении. Здесь имеются в виду не формальные границы уместности такой операции как редукция, поставляемые контекстом критической установки, но "материальные" границы: редукция осуществляется до определенного предела, например, пока не будет достигнуто no?iaia различение между осмыслением сознания как индивидуального "потока переживаний" и как того, что определяется в своем существе общей ноэтико-ноэматической структурой и пока первая "интерпретация" не будет "заключена в скобки". Теперь редукция имеет дело с новым "материалом" - с чистыми сущностями; эйдетическая редукция как бы исчерпала себя: достигнута необходимая степень различия между имевшимися в наличии концепциями как более или менее ясными и самоочевидными - в данном случае, между тем, что относится к сущностным усмотрениям, и тем, что к таковым отнесено быть не может. Редуцированию поставлен как бы локальный предел в виде ноэтико-ноэматических самоочевидностей65; для продолжения редуцирования в заданном (трансцендентальным эпохе) направлении необходим интенциональный поворот. O?ainoaiaaioaeuiay ?aaoeoey, eioi?ay oae?a eiaao yeaaoe?aneee oa?aeoa?, ciaiaioao "iiai?io" a iai?aaeaiee iainiiaaiey iauae no?oeoo?u eiinoeooe?iaaiey.

б. Опыт "произвольности": ситуации "интенционального поворота" и "интенционального выбора".

Редукция причинно-следственной связи как принимаемой на веру закономерности внешнего мира, осуществленная Э. Гуссерлем в "Идеях...", подводит исследователя к необходимости установления внутренней логической связи интенционального сознания, лежащей в фундаменте конституирования мира. Эта связь устанавливается на основании референциальных усмотрений: связь между актами сознания конституируется "в потоке" на основании усмотрения факта указания одним актом на другой или, иначе, "наличия" между ними отношения импликации. Таким образом, исходя из усмотрения внутренней логики интенционального сознания, можно говорить о "мотивированном" и "мотивирующем" характере интенциональности в ее актуальном выражении (то есть, в "здесь и теперь" конкретной ситуации сознания). В работах "Формальная и Трансцендентальная Логика" и "Опыт и Суждение" Э. Гуссерль наглядно показал, в каком реальном (то есть, установленном после проведения соответствующих редукций) отношении находятся законы и положения формальной логики к априорной структуре сознания, обозначенной автором термином "трансцендентальная логика". Это отношение между "двумя" логиками есть отношение основания к фундируемой реальности: в качестве основополагающих здесь выступают отношения, характеризующие внутреннюю логику интенционального сознания, в качестве фундируемой реальности - система формально логических отношений и формально логические объекты. Таким образом, скажем, очевидность причинно-следственной связи между двумя объектами, генетически отсылает к самоочевидному отношению "импликации"66 между интенциональными актами, содержания которых указывают на соответствующие объекты. Эти интенциональные отношения Гуссерль называет отношениями "референции" и "импликации" - они-то и выступают в качестве реального (в вышеуказанном смысле - то есть, усмотренного на основании редукции) основания конституирования причинно-следственных связей. Однако, усмотрение "референциального" и "мотивирующего" характера сознания оставляет открытой возможность также некоего "сопредельного" усмотрения. Эта возможность коренится в специфическом характере перцептивности, который мы можем обозначить как "произвольность", имея в виду, прежде всего, произвольный характер формирования актуального содержания сознания и "пассивный" характер интенционального сознания в ситуации перцепции. Об опыте произвольности Гуссерль говорит в связи с формированием вариантов в процессе абстракции сущности: "...вариация как процесс формирования вариантов должна сама иметь структуру произвольности, процесс должен выполняться в сознании произвольного развития вариантов." 67 Здесь речь идет о произвольном подборе вариантов в заданном горизонте вариации. В этом смысле каждое вариативное содержание из числа актуализованных мотивировано общей интенцией сущностного усмотрения: стало быть, здесь мы имеем дело с произвольностью в актуализации возможностей актуализуются лишь некоторые содержания сознания из множества заданных общим направлением тематизации, каковое множество - как бы изначально заданное множество возможных вариантов - мы можем приблизительно установить,

поставив перед собой специально такую цель. Однако, наряду с произвольностью в отношении содержаний сознания, имеющей место в заданных интенционально границах, мы имеем опыт также и произвольности в отношении самих актов сознания - когда нельзя с очевидностью установить их мотивированность предыдущими актами в потоке. Такой опыт предоставляет нам, например, ситуация "обрыва" конституирования определенной предметности: обрыва воспоминаний, связанных с неким "начальным" для этого частного потока сознания содержанием, переключение внимания с одной перцептивной данности на другую при том, что ничто в ситуации "оборванной" перцепции не указывает нам на необходимость и даже на возможность такого "радикального" переноса фокуса интенциональности, отличного от его смещения в заданных интенционально пределах (как в случае свободной вариации в фантазии). Если мы гуляем по саду, мы внутренне готовы увидеть, услышать, почувствовать определенные сочетания цветов, форм, запахов: мы имеем в качестве интенционального горизонта некоторую смысловую структуру - то, с чем мы "готовы" встретиться при данных обстоятельствах. В широком смысле нам таким образом задана смысловая структура перцептивности: мы всегда - по крайней мере, в любой момент нашего бодрствования - готовы "иметь" чувственные данные, воспринимать. "Произвольность" здесь может иметь два значения: с одной стороны, мы можем произвольно (здесь это "произвольно" имеет несколько иной оттенок смысла, нежели та "произвольность", о которой пойдет речь далее, скорее сближающий ее с "произвольностью" вариаций в фантазии) избирать "направление" перцепции (например, вращая головой в разные стороны, открывая и закрывая глаза, прислушиваясь, принюхиваясь и так далее); при этом "корректируется" и горизонт протенциальных значений возможных для данной ситуации перцептивных содержаний сознания. С другой стороны, произвольность перцепции заключается в неопределенности, сохраняющейся в отношении того, что именно мы увидим, услышим и так далее в следующий момент, хотя нам приблизительно "известно", что мы можем здесь увидеть и услышать и мы "готовы к этому". Если же мы, гуляя по саду, увидели и услышали нечто, к чему не были протенциально "готовы", что не могло быть задано интенционально для данной ситуации (хотя, несомненно, задано для всякой ситуации перцепции вообще), это означает, прежде всего, что ближайшие протенциальные значения не оправдались: мы "столкнулись" с тем, с чем не могли здесь столкнуться ("не могли" именно в том смысле, что такие сочетания формы, цвета, звука - соответствующие смысловые единства - не имели здесь места в качестве горизонтных значений данности). Такое случается с нами "на каждом шагу": часто вещи просто "бросаются нам в глаза", знаменуя обрыв какого-либо частного потока конституирования смысла или переключение внимания с одного рода интенциональной активности на другой - рассредоточение фокуса интенциональности или что-нибудь подобное, при том что оно не обязательно предполагает "обрыв" какого-либо частного конституирования. Произвольность, характеризующую ситуацию перцепции в первом случае когда протенция оправдывается - мы назовем "внутренней" произвольностью; в случае же не оправдавшийся протенции, "обрыва", переключения внимания и так далее мы охарактеризуем "произвольность", исключительно чтобы различить ее с первым типом "произвольности", как "внешнюю", памятуя о том, что неожиданные впечатления нам в такой ситуации как бы "навязаны извне"68. Важно также отметить, что подобные обозначенным ситуации, когда мы имеем "опыт произвольности", лежат в основании конституирования нами значения аффицированности своего сознания со стороны внешнего мира и зависимости "внутреннего" от "внешнего" в порядке познания мира. Фактически мы не можем указать, чем внутренне мотивирован тот или иной "поворот" интенциональности - а в отношении к материалу данности, тот или иной интенциональный выбор? Мы не можем также опереться в своем истолковании этого опыта на какие-то "внешние" его основания, поскольку последние уже редуцированы. Тем не менее, именно многонаправленность сознания, возможность интенционального поворота и произвольного интенционального выбора создают условия для конституирования того мира, в котором все мы живем: мира множества объектов и разнообразия способов "иметь их в виду". То, что лежит в основании нашего знания о мире неважно, истинного или ложного - "очевидности" - есть очевидности этого мира, и каждая из них получила "право на существование" в ситуации "обрыва" или "завершения" конституирования другой "очевидности", характеризуемого "оттеснением" данного объекта из интенционального фокуса другим, независимо от того, как это "оттеснение" было осуществлено - "обрыв" конституирования в этом смысле представляет собой частный случай смены "акцента" конституирования69. Таким образом, проблема интенционального поворота и интенционального выбора70 непосредственно связана с проблематикой генезиса очевидности. Что же представляет собой эта проблема по существу? Очевидно, что для дескриптивной феноменологии подобного рода проблематика не актуальна. Однако, в контексте трансцендентальной феноменологии она уже представляется достаточно важной, ибо позволяет указать на некоторые неопределенности в основании знания о мире и бытия мира как бытия данным. Ведь вопрос об основании интенционального поворота "внутреннем" или "внешнем" - есть в не меньшей степени вопрос об основании множественности мира и многонаправленности (и многовариантности) сознания о нем. в. "Произвольности" в конституировании объектного смысла.

Как показал Э. Гуссерль в разных работах (в частности, в "Феноменологии Внутреннего Сознания Времени"71), объектный смысл конституируется в горизонте ретенциальных и протенциальных усмотрений, каждое из которых как относящееся к данному объекту должно быть инициировано неким "начальным впечатлением"; безотносительно к тому, что может пониматься под "впечатлением" вообще, мы должны иметь для дальнейшего развертывания последовательности ретенциальных и протенциальных смыслополаганий начальный момент конституирования, и этот начальный момент должен представлять собой не только момент интенциональности - собственно предметную интенцию, задающую актуальный горизонт смыслополагания - но также и "материальный" момент, в котором как бы задано, с каким именно предметом или с каким "регионом" предметности мы актуально имеем дело. Здесь перед нами как бы частный "поток сознания", заданный в "начальной точке" и ограниченный в своей актуальной длительности некой "конечной точкой" конституирования: под "конечной точкой" мы можем разуметь как ("материально") "значение" результирующее содержание объектной идентификации, адеквации, и так далее - так и ("формально") перенос внимания с одного предмета на другой. Этот перенос внимания может, в частности, обозначать и "обрыв" конституирования в заданном направлении (как, например, мы можем просто перестать замечать что-то, что у нас перед глазами, вплоть до того, что совершенно забываем об этом предмете: между тем, он продолжает быть данным нам актуально - он должен был быть здесь, каковое долженствование мы устанавливаем, если вспоминаем о том, что воспринимали данный предмет в данных обстоятельствах). Реализация смыслополагающей интенции есть многонаправленная активность: смысл конституируется не только во внутреннем - темпоральном - горизонте данности, но и во внешних горизонтах предметной идентификации и ассоциаций. В качестве "внешнего горизонта", в частности, может выступать свободная вариация экземпляров. Если объект идентификации не есть то, с чем мы постоянно или с достаточной регулярностью имеем дело, если идентификация нуждается в такой процедуре, как вариация, то мы имеем опыт произвольности по отношению к содержанию сознания, подлежащему идентификации и определению. Этот опыт представлен случайным72 способом актуализации вариантов. Это - опыт "внутренней" произвольности в отношении актуального содержания сознания.

Но мы также можем указать здесь и на фундирующую роль интенциональной произвольности - произвольности в отношении задания частного потока конституирования как такового: то есть, на интенциональную неопределенность в отношении "предметного поля" возможной актуализации. Опыт интенциональной произвольности открывается нам, если обратить внимание на "начальную" и "конечную" точки конституирования объектного смысла: поскольку и та, и другая могут указывать на "немотивированный обрыв" предыдущего частного потока сознания и во всяком случае на интенциональный поворот "в сторону" нового объекта, внутреннюю логическую связь которого с чем-либо, данным нам в актуальности "оборванного" или "замещенного" частного потока конституирования, не представляется возможным установить с очевидностью. Когда мы, к примеру, слушаем музыку, нам некоторым образом задано то, что, примерно, мы услышим, или, по крайней мере, к чему это относится (к какому типу музыкальных произведений, к какому вообще типу звуков и так далее): это задано тем, что мы, во-первых, "слушаем" - то есть "настроены" на определенного рода интенциональную активность, - и, во-вторых, тем, что мы слушаем нечто, что может быть выделено на фоне остальных слуховых ощущений как "музыкальное" смысловое единство: восприятию звуков как "музыки" предпосылаются своего рода "перцептивные установки", предопределяющие нашу перцептивную активность на ближайшую перспективу посредством неких предзаданностей, указывающих на предполагаемую "музыкальность" воспринимаемых взаимоотношений между звуками. То есть мы имеем протенциальный горизонт восприятия музыки. "Начальная точка" здесь, например - начало звучания музыки73, "конечная точка" - музыка перестала звучать, или мы перестали слышать. Но и в так заданных границах конституирования смысла мы сталкиваемся с "произвольностью". Это происходит, например, когда протенциально нам дано - то есть, мы с очевидностью предполагаем "здесь" услышать, пока еще звучит предыдущий тон - нечто, уже нами таким образом осмысленное, а перцептивная данность вступает в конфликт с протенциальной - мы слышим другой звук: скажем, низкий тон вместо ожидавшегося высокого. Или, к примеру, звук, нарушающий общую "музыкальность" воспринимаемого и в то же время с очевидностью к нему (к единству воспринимаемого) относящийся. Здесь мы сталкиваемся с новой данностью - протенциально "не обоснованной". Эта новая данность, хотя "имеет место" в рамках общего, заданного как горизонт музыкального восприятия, интенционального единства, есть по существу для нас "начальное впечатление", поскольку это содержание сознания уже не связано с предыдущими так, как "протенциально обоснованные" содержания, а связано иначе - конфликтным образом: именно в этом смысле мы можем говорить здесь о "новой данности". Хотя мы по-прежнему имеем дело с общей для ситуации восприятия музыки интенциональной импликацией, в потоке "материальных импликаций", где каждое содержание в ряду актуализации должно быть протенциально обосновано, с очевидностью усматривается "разрыв". При этом важно, что такое "новое содержание" фундирует аспектные изменения в осмыслении предметного целого - например, как "музыкального произведения". г. Уточнение значения проблемы "интенционального выбора" для трансцендентальной логики и в контексте трансцендентальной феноменологии.

Трансцендентальная философия всегда определенным образом решает вопрос об основании знания. В трансцендентальной феноменологии Гуссерля, как представляется, это решение носит наиболее завершенный и проясненный характер. Однако, и здесь мы можем обнаружить некоторые неопределенности. На них нам, в частности, указывает феномен произвольного "интенционального выбора", рассматриваемый с точки зрения вопроса об основании интенционального поворота, вариативности и так далее - вообще, "полиморфичности" сознания и мира, в отношении которого осуществляется всякое "сознание о...".

Для того, чтобы понять, какого рода проблематику затрагивает тема "интенционального выбора" и "произвольности", лежащих в основании наших очевидных усмотрений, обратимся к прояснению сущности "самоочевидности" как того, что на всех этапах феноменологической редукции и в пределе оказывается общей - инвариантной - характеристикой найденных основополагающих "знаний". Iiiyoea "naiii?aaeaiinou" (Evidenz) Aonna?eu i?iyniyao eae au?a?aiea "naiiaaiiinoe" i?aaiaoa: "Очевидным мы называем всякое сознание, которое характеризуется в отношении своего предмета самоданностью, без вопроса о том, является ли эта самоданность адекватной." 74 В эйдетической редукции75, примененной к "ситуации" самоданности, смысл "самоданности" раскрывается как единство в корреляции ноэзиса и ноэмы (здесь удобным представляется использовать именно эти термины Гуссерля, хотя в последствии он не употреблял их). Это единство в корреляции Э. Гуссерль выразил, в частности, в "Идеях к чистой феноменологии...": "...эйдос ноэмы отсылает к эйдосу ноэтического сознания; они эйдетически предполагают друг друга".76 Таким образом, "самоочевидность", определенная в результате редукции, устраняющей возможность психологических интерпретаций, как самоданность интенционального предмета, усматривается в своем существе как единство ноэтико-ноэматической корреляции77. Если теперь обратиться к рассмотрению таких сущностных характеристик чистого сознания как интенциональность или "ноэматическое наполнение"78, то есть к рассмотрению того же самого преимущественного для установки, задаваемой трансцендентальной редукцией, "поля феноменологического исследования", тематизируя, однако, не само "место" интенциональности, а те сущностные усмотрения, без которых это "место" - чистое надиндивидуальное ego - не мыслимо в своей актуальности, то нетрудно заметить, что, интендируя ситуацию конституирования одной-единственной ноэмы, мы уже предполагаем некое множество конституирующих ее ноэтико-ноэматических единств. Актуальное сознание, понимаемое как единичный интенциональный акт, отсылает к актуальности единства в корреляции ноэзиса и ноэмы. Это единство корреляции, в свою очередь, представляет собой множество актов, выполняющих интенцию-значения: каждая ноэма ноэтически множественно представлена. Мы усматриваем "множественность", когда направляем внимание на объектный мир, она остается сущностной характеристикой "мира" и после редуцирования его трансцендентных значений: теперь мы имеем дело с iii?anoaii "aaiiuo" e eo eioa?i?aoaoee. Наконец, само имманентное бытие - бытие данности - усматривается как структура ноэтико-ноэматических корреляций, то есть в том числе и как имеющее бытие "множественности".