Проблема Спинозы
Шрифт:
Бенто печально опустил голову.
— Возможно, мне не следовало говорить этого, Бенто. Я поступил нехорошо.
— Ты поступил бы нехорошо, скрыв от меня истину.
Раздался тихий стук в дверь и голос Клары Марии:
— Бенто!
Бенто открыл ей.
— Бенто, мне скоро надо будет уйти. Сколько еще твой друг пробудет здесь?
Бенто вопросительно взглянул на Франку, который вполголоса проговорил, что ему вскоре тоже надо уходить, поскольку у него не было никакой веской причины для отсутствия на работе. Бенто попросил:
— Клара Мария, дай нам, пожалуйста, еще несколько минут.
— Хорошо, я буду ждать в музыкальной комнате, — и Клара Мария беззвучно притворила дверь.
— Кто она,
— Дочь главы нашей академии и моя учительница. Она учит меня латыни и греческому.
— Твоя учительница? Это невозможно! Сколько ей лет?
— Около шестнадцати. Она начала учить меня, когда ей было тринадцать. Она уже тогда была чудо-ребенком. Совершенно не похожа ни на одну другую девушку.
— Кажется, она поглядывает на тебя с любовью и нежностью, да?
— Да, это так, и это взаимно, но… — Бенто замешкался: он не привык делиться сокровенными чувствами. — Но сегодня днем мне стало еще горше, чем было с утра, потому что она проявляла куда больше любви и нежности к моему другу и соученику.
— А, так это ревность! Это действительно бывает больно. Сочувствую тебе, Бенто! Но разве в прошлый раз ты не говорил мне, что тебе мила жизнь в одиночестве, и что ты отказался от идеи жениться? Ты показался тогда таким решительным… или, может быть, просто смирившимся с тем, что будешь жить один?
— Я и решился, и смирился. Я абсолютно предан жизни внутренней и понимаю, что никогда не смогу принять на себя ответственность за семью. А еще я знаю, что для меня невозможно легально жениться ни на христианке, ни на еврейке. А Клара Мария — католичка. И суеверная католичка, если уж на то пошло.
— Так, значит, тебе трудно отказаться от того, чего ты на самом деле не хочешь и не можешь иметь?
— Точно! Мне нравится, как ты вгрызаешься в самую суть проблемы, вытаскивая на свет абсурдность моего поведения!
— И ты говоришь, что любишь ее? А твой добрый друг, которого она отличает?
— Я и его любил тоже — до сегодняшнего дня. Он помогал мне переехать после херема, а вчера ночью спас мне жизнь. Он хороший человек. И собирается стать врачом.
— Но тебе хочется, чтобы она желала тебя, а не его, пусть даже ты знаешь, что это сделает несчастными всех вас троих?
— Да, верно.
— И все же чем больше она станет желать тебя, тем горше будет ее отчаяние от того, что она тебя не получит?
— Да, с этим не поспоришь.
— Но ты ведь любишь ее и желаешь ей счастья. И если ей будет больно, ты тоже будешь страдать?
— Да, да, и еще раз — да. Все, что ты говоришь, — истинная правда.
— И один, последний вопрос. Ты говоришь, что она — суеверная католичка. А католики обожают ритуалы и чудеса. Тогда как же она относится к твоим идеям о Боге и Природе, к тому, что ты отвергаешь ритуал и суеверия?
— Я бы ни за что не стал говорить об этом с ней.
— Потому что она бы отвергла твои идеи — и, возможно, отвергла бы и тебя тоже?
Бенто вздохнул:
— Каждое сказанное тобою слово, Франку, верно. Я так боролся, стольким пожертвовал, чтобы быть свободным — а теперь отказываюсь от своей свободы и становлюсь рабом Клары Марии! Когда я думаю о ней, я совершенно не способен размышлять об иных, более возвышенных материях. В этом смысле очевидно, что я не хозяин самому себе, но раб аффектов. Пусть разум показывает мне, что для меня лучше — я все равно вынужден следовать тому, что хуже.
— Эта история стара как мир, Бенто. Мы всегда становимся рабами любви… Как думаешь освобождаться?
— Я смогу быть свободен, только если полностью разорву связь с чувственным удовольствием, богатством и славой. Если я не смогу внять голосу разума, я останусь рабом аффектов.
— Однако, Бенто, — проговорил Франку, поднимаясь и собираясь
— Да, аффект может быть побежден только более сильным аффектом. Моя задача ясна: я должен научиться превратить разум в страсть.
— Превратить разум в страсть, — прошептал Франку, когда они шли к музыкальной комнате, где ждала их Клара Мария. — Титаническая задача! Надеюсь, когда мы встретимся в следующий раз, я услышу о твоих успехах в этом трудном деле.
ГЛАВА 26. БЕРЛИН, 26 марта 1923 г
Дорогой Фридрих!
С немалым сожалением я должен отменить мой будущий визит. Хотя я делаю это уже в третий раз, пожалуйста, не ставьте на мне крест. Я совершенно серьезен в своем желании консультироваться у вас, но спрос на мое время резко возрос. На прошлой неделе Гитлер просил меня заменить Дитриха Эккарта в качестве главного редактора «Фелькишер беобахтер». Мы с Гитлером теперь сблизились: он весьма доволен моей публикацией «Протоколов сионских мудрецов». Месяц назад с помощью одного щедрого благотворителя «Беобахтер» стал ежедневной газетой и теперь имеет тираж в 33 ООО экземпляров (и, кстати, вы можете найти ее на газетных лотках в Берлине)!
Каждый день приходится сообщать о новом кризисе. Будущее Германии кажется висящим на волоске. К примеру, в данный момент мы должны принять решение, как быть с французами, которые вторглись в Рур, чтобы изъять свои преступные репарационные выплаты, а взлетающая день ото дня инфляция ставит нашу страну на грань катастрофы. Возможно ли поверить, что за доллар США, который всего год назад стоил 400 марок, сегодня утром запрашивают 20 тысяч! Возможно ли поверить, что наниматели в Мюнхене уже начинают платить рабочим трижды в день! Жена идет вместе с мужем на работу, где ему утром выдают деньги, и потом она бежит покупать завтрак, пока цены не поднялись!
Потом супруга появляется в обед, чтобы забрать плату (которая теперь уже стала выше), и снова должна бежать — на сей раз за обедом: ста тысяч марок, на которые одним днем раньше можно было купить четыре колбаски, теперь хватит лишь на три. А в третей раз они снова получают зарплату, еще большую, в конце дня; и с момента закрытия рынков их деньги уже в безопасности — до следующего утра, когда откроется биржа. Это не просто скандал — это трагедия!
И все становится только хуже. Я полагаю, что это будет величайшая гиперинфляция в истории: все немцы полностью обнищают — за исключением, конечно, евреев, которые, естественно, наживаются на этом кошмаре! Сейфы их компаний ломятся от золота и иностранной валюты.
Моя издательская жизнь настолько лихорадочна, что я даже не могу отлучиться из кабинета на обед, не то что позволить себе 10-часовое, за 20 миллионов марок (!), путешествие до Берлина. Пожалуйста, дайте мне знать, если вдруг какие-то дела приведут вас в Мюнхен, чтобы мы смогли здесь встретиться. Я был бы вам чрезвычайно благодарен. Кстати, вы никогда не подумывали о том, чтобы открыть практику в Мюнхене? Я мог бы помочь: представьте, сколько бесплатной рекламы я мог бы для вас организовать!
С дружеским приветом, Альфред
Доктор Карл Абрахам прочел письмо и протянул его обратно Фридриху.
— И как вы планируете ему ответить?
— Не знаю. Я хотел бы использовать наш с вами сегодняшний час, чтобы обсудить это. Вы его помните? Я описывал мой разговор с ним несколько месяцев назад.
— Это тот самый, что опубликовал «Протоколы сионских мудрецов»? Как же я могу его забыть!
— Я с тех пор не видел Розенберга лично. Только обменивался с ним письмами. А вот вчерашний выпуск его газеты, «Фелькишер беобахтер». Только взгляните на эти заголовки: