Пробуждение сердца

Брэнтли Пейдж

– Почему ты мне рассказываешь об этом? – спросил Хью, хотя ему и без того все было ясно. Гилберту нужно было доказать, что он на стороне Генри, а не Нортумберленда, чтобы навсегда избавиться от тестя и таким способом сохранить Обри.

– Потому что ты – шпион Суинфорда, – ответил Гилберт. – Потому что ты – человек Генри Болинброка, как наш отец в свое время.

– Это серьезное обвинение. Я верен Нортумберленду, как и ты, и даже больше, потому что не злоупотреблял его доверием.

– Надутый петух, этот Нортумберленд! – сплюнул Гилберт, вскочил с лавки и подошел к буфету, чтобы налить еще вина. – Он хочет любым способом

захватить власть в Англии. Его мятеж обречен на провал, и, когда это случится, все, кто окажется вовлеченным, потеряют свои земли – если не головы. – Он отпил вина и вернулся к скамье. – Я не намерен терять Редесдейл, слишком долго я ждал, чтобы получить его. Пока отец не умер, все, чем я владел, было получено от тещи. Теперь все изменилось.

– Тебе только и нужно, что послать письмо с предупреждением на Юг, – предложил Хью. – Не так уж трудно узнать, где сейчас находится король.

– Как бы не так! – проворчал Гилберт. – Нортумберленд – мой тесть. Моя жизнь у него в руках. Если он узнает об измене…

– Ну конечно, и поэтому ты предпочитаешь, чтобы слетела моя голова! К тому же и Обри останется у тебя. А Уолтер? Он всегда у тебя на побегушках. Отправь донесение с ним!

– Уолтер не такой дурак. Он не станет кусать руку, которая кормит его. А кроме того, у него недостанет ловкости, чтобы добраться до короля.

– Ты заблуждаешься, Гилберт, я ни на кого не шпионю. Если хочешь предупредить Генри Болинброка, придется тебе делать это самому!

Санча изнемогала в темной комнатке со сводчатым, едва угадывавшимся в полутьме потолком, в которую сама себя заточила. Пошевелиться было нельзя; стены, увешанные алтарными покровами, ризами и прочим монашеским облачением, казалось, давили на нее. Она задыхалась в спертом воздухе, пропахшем потом и ладаном от священнических одежд.

Муж был так близко – протянув руку, она могла бы коснуться его. Санча видела его профиль: твердую линию подбородка, маленький белый шрам за ухом, заметный под коротко остриженными светлыми волосами.

Она слушала, о чем он говорит с Гилбертом. Ничего другого ей не оставалось. Каждое слово Хью как игла впивалось ей в сердце. Голос, который клялся ей в любви, шептал бесстыдные нежности, стонал в миг наивысшего блаженства – этот голос принадлежал вероломному лжецу. Слезы жгли ей глаза, текли по лицу. Слушать его было невыносимо, но Санча боялась пошевелиться, боялась всхлипнуть, чтобы не выдать своего присутствия. Она снова глянула в узкую щель, сквозь которую сочился дневной свет из ризницы.

Гилберт собрался заговорить, но тут воздух сотрясся от громоподобного мрачного удара главного колокола аббатства, вслед за которым покатился перезвон меньших колоколов. Гилберт отставил пустую чашку и, дождавшись паузы между перезвоном меньших, сказал:

– Предлагаю тебе Обри, если сделаешь, что прошу.

– Я в любом случае получу Обри, – сказал Хью, подумав, что это приманка. А если ему предлагают приманку, то, значит, его ожидает ловушка.

Гилберт побелел от ярости.

– Это еще как сказать! Миром мы не разойдемся, это я тебе обещаю!

Мгновение братья сверлили друг друга взглядами. Наконец Гилберт, поклявшись еще раз, что просто так не уступит Обри, направился к двери.

– Ну, поступай как знаешь! – сказал он, взявшись за железную ручку, помедлил, словно собирался добавить напоследок что-нибудь оскорбительное. Но гнев не дал

ему заговорить. Распахнув дверь, ведущую в храм, Гилберт Кенби выскочил, сопровождаемый перезвоном колоколов.

Минутой раньше, перед тем как прозвучал первый оглушительный удар колокола, Санча медленно оторвалась от щели, но рев колокола заставил ее сжаться в комочек и зарыться с головой в шелковые одеяния, прикосновение которых к потному лицу напоминало прикосновение паутины.

И тут из полумрака перед ней возник маленький белоголовый мальчик. Сначала из-за пушистых белых волос, выделяющихся в темноте, Санча приняла его за собачонку, которая сидит на полу, наполовину скрытая ризами и покрывалами. Она сдавленно вскрикнула. Неужели все это время он был здесь, наблюдал за ней?

В полумраке раздался его тонкий голосок:

– Я ждал брата Малкома. – Нервно заерзав, мальчуган показал ей что-то округлое, завернутое в тряпицу. – Я нашел это на холме, – сказал он и в подтверждение своих слов гордо вытащил череп, забелевший в темноте. – Я знаю, это череп римлянина!

Быстрое движение мальчугана, его триумфальный жест и череп с болтающейся нижней челюстью пробудили в ней страшное воспоминание: пушистый песик, зал, освещенный факелами, люди, грязный мешок и отрубленная голова Ричарда с разинутым ртом и невидящими, полуприкрытыми глазами.

Санча пронзительно вскрикнула и бросилась вон из ризницы. Солнечный свет ослепил ее; отбросив ставший ненужным букет, ничего не видя перед собой, она бежала к тисовой аллее, потом по пыльной дороге с полосами теней на ней – к кладбищу, путаясь в высокой траве. Она бежала не останавливаясь – в груди кололо от быстрого бега, ноги отяжелели, – пока не упала возле покойницкой, обессиленная, задыхающаяся от рыданий. Она медленно вытянулась в траве; зеленый мир вокруг расплывался и дрожал в глазах, полных слез.

То, что скрывалось на дне ее памяти, вдруг всплыло с ужасающей четкостью. Окровавленная голова Ричарда со свалявшимися золотистыми волосами, шаги, сопровождаемые звоном колокольчиков, крики и ругань и руки, тянущиеся к ней. Один человек, высокий и страшный, хватает ее и, нещадно тряся, приговаривает:

– Дайте мне увезти ее в Понтрефект, и там она найдет свой конец на навозной куче, как их красавчик Ричард из Бордо.

Она скорчилась от отвращения, вспомнив этого человека.

Его вытянутое лицо было невообразимо отталкивающим, словно совершенные им злодеяния наложили свою печать на его черты. Он хотел убить ее. И он, несомненно, сделал бы это, если бы кто-то, обругав его, не заставил отпустить ее. Был ли то Генри Болинброк? Или кто-то другой, сказавший: «У нас на руках достаточно трупов аристократов, которые приходится прятать от французов».

Санча вспомнила, как закричала, стала бороться, вырвалась, как потом катилась по ступенькам лестницы, удар и наступивший мрак.

Долго еще Санча лежала в пыльной траве у стены покойницкой и молча плакала о своей несчастной судьбе.

В это время в аббатстве брат Малком, сменив парадное облачение на повседневную сутану, вошел в ризницу. Молодой лорд был погружен в работу.

– Да благословит Господь труды твои, милорд, – поздоровался он с господином.

Хью кивнул в ответ, оторвавшись от бумаг. Старый монах открыл большой сундук, окованный железом. В одной руке он держал нечто, завернутое в тряпицу.