Пробуждение сердца

Брэнтли Пейдж

Не найдя Хью в столовой, Санча поднялась в гостиную. Здесь наконец она нашла его. Хью крепко спал, полуоткрыв рот, как ребенок, и даже не сняв башмаков.

Только поздно вечером Хью и вернувшиеся с ним мужчины поели как следует и еще позже – помылись. Алиса помогала Санче раздеться, когда в спальню босиком, держа башмаки в руке, вошел Хью.

От него пахло мылом, влажные волосы были зачесаны назад, чистая одежда кое-как была надета наспех и распахнута на груди, незаправленная рубаха пузырилась на спине, когда он шел.

Он поставил башмаки у кровати, посмеиваясь над тем, что благоухает, как

майская роза, и добродушно дразня Алису за то, что у Мартина дырки на чулках.

Санча видела в зеркало, как он снял рубаху и швырнул ее на сундук возле кровати. Она чувствовала, что Алисе не терпится уйти. Мартин, без сомнения, заждался ее.

– Я сама расчешу волосы, – сказала Санча, забирая у нее гребень. Она услышала, как закрылась за Алисой дверь, и увидела в зеркало, как муж направляется к ней.

– Ты какая-то тихая сегодня. Что случилось? – спросил Хью, подойдя и погружая пальцы в ее распущенные волосы. Он любил ощущать их тяжесть, бездумно перебирая их, сплетать, проникать пальцами в их шелковистую глубину.

Санча быстро взглянула на него широко раскрытыми глазами, в черной глубине которых мерцала ее сокровенная тайна.

– Ничего не случилось.

Его серые, как сталь, проницательные глаза встретились с ее глазами. Уголки его глаз приподнялись, когда он улыбнулся.

– Пора в постель, – ласково сказал он.

– Мне надо надеть ночную рубашку, – отводя глаза, напряженно сказала она и вскочила со скамеечки.

Хью загородил ей дорогу, и она оказалась в его объятиях.

– Я не могу ложиться в постель в рубашке, в которой ходила днем, – не нашла она другой отговорки.

– Конечно, не можешь, – согласился он и прильнул к ее губам жарким поцелуем, а его нетерпеливые руки уже скользили по сладостным изгибам ее тела.

Санча со стыдом корила себя за то, как легко в ней вспыхивает ответное желание, пробуждаемое жаром его губ. Как быстро она уступает, стоит лишь почувствовать прикосновение его сильного молодого тела! Весь вечер она приходила в ужас от мысли, что настанет ночь и им придется быть вместе, но сейчас, оказавшись в его объятиях, она не успела даже удивиться, насколько все-таки коварна любовь, а закинула руки ему на шею и прижалась к нему всем телом.

С глухим стоном он оторвался от ее губ, чтобы глубоко вдохнуть воздух.

– Ты представить не можешь, как я истосковался, как хочу тебя, – проговорил Хью. – Все эти дни я думал о тебе, только о тебе, ни о чем больше. – Он уткнулся лицом в ее длинные волосы, вдыхая их аромат, заскользил губами по ее подбородку, гладкой теплой шее, а руки нежно ласкали ее, спускали бретельки рубашки, которая с шелковым шепотом упала к ее ногам.

Он упивался ее наготой. Положив руки ей на талию, легко отстранил от себя, любуясь стройностью ее гибкого тела.

– Иногда я просыпаюсь, – говорил он, – и смотрю на тебя. Не могу поверить, что ты моя, что я могу ласкать тебя, когда захочу.

– Я всегда буду твоей, – сказала Санча, касаясь губами его губ. «И это не ложь», – думала она, потому что, несмотря ни на что, даже такой – шпион, изменник – он был ее первой настоящей любовью и останется ею навсегда. Даже теперь, зная правду о нем, она принадлежала ему всею душой, каждой клеточкой тела.

Позже, когда они утолили первую страсть, он

перекатился на бок и прижался к ней, перебирая ее волосы и наслаждаясь прикосновением ее нагого тела.

Тихим голосом Хью принялся рассказывать ей о походе, о том, что пришлось им пережить, когда они попали в устроенную шотландцами засаду.

– Я не так боялся расстаться с жизнью, как с тобой.

Он шептал нежные слова и ласкал ее. В темноте, едва рассеиваемой слабым светом единственной свечи, они снова слились в любовном порыве, и последние слова, которые Хью прошептал перед тем, как отдаться мягкой волне любовного забвенья, были:

– Я буду любить тебя вечно.

За окном занимался рассвет, когда Санча проснулась в объятиях Хью. Его мускулистая рука лежала на ее талии, безвольная и тяжелая. Осторожно приподняв ее, Санча соскользнула с кровати. Схватив одежду, она торопливо и бесшумно оделась. Обычно Санча так рано не поднималась, но сейчас боялась, что Хью проснется и тогда не скоро отпустит ее. А она без того чувствовала себя расслабленной и усталой после ночи любви и боялась, что не выдержит утреннего продолжения. Кроме того, не давала покоя мысль о бродячем торговце. Она не представляла, когда он может появиться, но знала, что должна быть бодрой и собранной для осуществления задуманного.

Отец Антонио готовился к отъезду обратно в Гексхэм. Он был непривычно скуп на слова. Казалось, яростная жестокость сражения с шотландцами лишила его красноречия, неожиданно поставив пред лицом смерти, пред Богом. Когда колокола зазвонили к обедне, он и его спутник сели на мулов и потихоньку потрусили со двора аббатства.

Несколькими часами раньше отец Антонио и Хью прогуливались по росистой траве фруктового сада и о чем-то серьезно беседовали. По крайней мере, так показалось Санче. Из господского сада, где она возилась с розами, не было слышно, о чем они говорили. Но ясно было, что они не желают быть услышанными, потому что то и дело уходили к дальней границе сада, возвращались и шли обратно.

С началом полнолуния наступила пора, которую Мора на ломаном немецком языке называла «герт монат», или «ячменный месяц», когда приступали к уборке ячменя и овса. Пожилой женщине доставляло удовольствие повторять народные приметы, и особенно своей иноземной госпоже. Чем они были таинственней и жутче, тем больше нравились Море, которая любила поразить черноглазую хозяйку-француженку такими, например, образчиками народной мудрости:

– В эту пору высыхают колодцы, собаки впадают в бешенство и проваливаются все мосты!

Но Санче вполне хватало реальной трагедии: смерти двух участников схватки с шотландцами. Не было гробов, но убитых тем не менее требовалось похоронить. Только на третий день, как их привезли привязанными к спинам лошадей, они наконец нашли последнее упокоение.

Призрачно-белая луна с недоумением взирала с небес на людей, в молчании сходящихся к храму.

Брат Малком отслужил мессу, и в воздухе поплыл протяжный гул колоколов. Дымок погашенных свечей поднимался, извиваясь, к стрельчатому своду. Санча стояла рядом с мужем близ алтаря, у гробов, наспех сколоченных из свежеструганых досок. Тяжелый запах тления и смолистый – дерева мешались с дымком свечей и курящегося ладана.