Пробуждение
Шрифт:
— Эй, на номерном! Вы слышите меня? — закричал Шаповал.
Оттуда не ответили.
— Товарищи! Комендоры! Уходите от орудий. Не мешайте святому делу, — сложив рупором руки, опять закричал Шаповал. — Не станем пятнать совесть пролитой братской кровью!
Комендоры на номерном стали отбегать от орудий. Некоторые уходили вниз. Балк грозно прикрикнул на них.
— По мостику номерного, огонь! — скомандовал Антон Шаповал.
Решетников, Пушкин, Золотухин, Пойлов да двое с чужих миноносцев стали стоя стрелять из винтовок. Я почувствовал
Балк даже не сдвинулся с места, лишь поднял предостерегающе руку.
— Что вы делаете? — крикнул он удивленно. — Прекратите стрельбу!
Выстрелы звучали непрерывно. Казалось, где-то за сопкой чьи-то сильные руки мяли громадный лист жести. Черный мундир капитана второго ранга Балка о золотыми погонами был ненавистен восставшим матросам.
Упал командир миноносца. Унесли раненого вахтенного начальника. Балк не уходил. Он собрался что-то крикнуть, но лишь охнул, схватился за плечо и стал падать. Потом приподнялся, поднял руку. Вторая пуля уложила его.
На «Скором» гулко зазвенели звонки, отбивая боевую тревогу. Матросы на ходу надевали чистые тельняшки и бежали на боевые посты. Заработал снарядный элеватор. Хозяин трюмов Иван Пушкин побежал к носовой пушке. Помощник хозяина трюмных отсеков, щупленький, невзрачный Дмитрий Сивовал, странно подпрыгивая, бежал следом. Оба остановились между снарядным погребом и орудием, чтобы подносить снаряды. Хмуря в крутом изломе сросшиеся на переносице брови, Яков Пойлов скомандовал, махнув рукой в сторону штаба крепости.
Клацнул затвор, закрыв казенник. Ствол медленно поднялся.
Взволнованно-строгие лица комендоров выражали готовность сражаться. Было в этом что-то новое, не похожее на то, что приходилось мне видеть перед боем, во время минных атак и артиллерийских дуэлей с японцами.
«Но где же Вика? Что с ней?» — не переставала сверлить меня мысль.
На баке со скрежетом ползла вверх якорная цепь и черными клубами сваливалась в цепной ящик. Восставший корабль выбирал якорь. Работали оба котла. Из труб шел густой, бурый дым. С якорей снимались «Сердитый» и «Бодрый».
«Восставшим кораблям следовать за мной, — семафорил Иван Чарошников, — порядок строя: головным «Скорый», за ним «Сердитый», «Бодрый», «Тревожный», «Маньчжур».
Позывные миноносцев упали. Вместо них заполоскались флажные слова: «Курс — на выход из бухты; ход — девять узлов; огонь — по крепостным батареям; концевому — стрелять по штабу крепости».
Дормидонт Нашиванкин встал на рулевую вахту. Чуть сгорбившись, широко расставив ноги, стоял Дормидонт и, как полагалось рулевому, смотрел перед собой по курсу. На «Скором» действовали точно по Морскому уставу. План съемки с якоря, видимо, был разработан заранее. Я понял, что предстоит бой восставших миноносцев, зажатых в узкой бухте, против крепостной артиллерии и верных правительству судов.
«Неужто Вика останется на «Скором»? — с нарастающей тревогой думал я. — Что
«Скорый» отошел от стенки и, выйдя на середину Золотого Рога, дал орудийный залп. Снаряды разорвались во дворе генерал-губернаторского дома.
Следующим залпом снесло часть крыши у здания Морского штаба. Я заметил, как взрывом оторвало от земли молодое деревцо во дворе штаба и ударило им по окнам…
В кильватер «Скорому» вытягивались «Сердитый» и «Бодрый». Следом за ними снялся с якоря «Тревожный» с красным флагом на мачте. В углу мостика с низко опущенной головой стоял Николай Николаевич Оводов. На мостике было много матросов.
На Светланской драгуны теснили рабочих и матросов к зданию Сибирского флотского экипажа. Раздавалось гиканье конников. В ответ грохотали винтовочные выстрелы…
«Безупречному» в этот день полагалось грузиться углем. Вспомнив об этом, я приказал горнисту играть «Аврал». Не успели смолкнуть звуки горна, как на мостик взбежали четверо матросов и сами сыграли «Боевая тревога!». В это время другая группа расклепала якорную цепь. Меня оттеснили в сторону. Возмущенный их своеволием, я задыхался, не в силах выговорить ни слова. Они сдернули с мачты Андреевский флаг, подняли — красный.
— Уходите с корабля, ваше благородие, пока трап но убрали, — с клокочущей злостью прошипел мне на ухо рулевой Гвоздеев. — А то потом поздно будет. — Коричневые зрачки его помутнели, остановись на мне. — Или вам хочется рыб собою покормить? Не сове-ту-ем!
Он положил руки на рулевое колесо, отставил ногу. Не глядя на меня, но чувствуя, что я не собираюсь уходить, продолжал:
— Не с японцами, чай, воевать собрались. Из буржуев потроха выпускать идем, ваше благородие. Жарковато будет! И не ваше дело теперь толкаться на мостике, барин!
— Я не барин, — глухо возразил я. — И с корабля уйду последним.
— Посмотрим.
Заработал гребной винт. Взвихрив у стенки зеленопенную воду, «Безупречный» дал ход.
— Идите в каюту, ваше благородие, и не мешайте нам, — обернувшись ко мне, бросил Гвоздеев.
Тяжелым камнем перевернулись внутри боль, и обида, и оскорбленное командирское достоинство.
На верхней палубе, в машинно-котельном отделении и на мостике хозяевами были восставшие. Снарядный погреб, пирамиды с оружием захватили кондукторы с примкнувшей к ним частью нижних чинов. Во главе с Кузьмой Цукановым они охраняли двери и люки в нижнее помещение.
В это время «Тревожный» дал залп. Он шел с намерением выстроиться в кильватер «Бодрому». «Грозовой» пересек ему курс. С развернутыми в его сторону орудиями «Грозовой» шел к нему на сближение вплотную. Лейтенант Назимов своим миноносцем отсекал «Тревожный» от строя восставших кораблей, прижимал к противоположному берегу. Он стоял на мостике в напряженно-воинственной позе и, потрясая мегафоном, громко ругался.
— Спусти флаг, Оводов, — кричал он, — или я потоплю «Тревожный» вместе с твоими бунтовщиками!