Пробуждение
Шрифт:
Остен-Сакен сдвинул седые брови, нахмурился. Сжав в ниточку губы, он осторожно развернул другую радиограмму.
«Усиленно ходатайствую об отправке «Печенги» с экипажем матросов Добровольного флота, ручаюсь прибытие до места назначения», —
просил министра вице-адмирал Шульц, стараясь помочь бывшему своему флаг-капитану.
— Михаил Федорович совершенно прав, — с жаром проговорил капитан первого ранга. — Похоже, что котлы портят сами кочегары. Списали их в свое время, как ненужный хлам, с «Гангута» да «Памяти Азова». И вся нечисть
— В Гонконге стоят в настоящий момент «Оренбург» и «Тулома», на весь крейсер матросов не хватит.
— Я оставлю на корабле учеников-кочегаров, — пояснил Остен-Сакен. — Это надежные матросы, хотя опыта и маловато у них.
— Из Петрограда приходят тревожные вести, — с грустью в голосе произнес Этинген.
— Что там? — насторожился капитан первого ранга.
— Началось брожение среди городского люда, — стал рассказывать консул. — В столице не хватает продуктов и топлива. У хлебных лавок стоят огромные очереди. Возмущенные толпы людей — в основном женщины — выходят на улицу и требуют прекращения войны.
— Требуют? — удивился Остен-Сакен.
— Да. И к сожалению, дела там обстоят гораздо сложнее, чем нам бы хотелось. Народ устал. Возможны крупные волнения и серьезные эксцессы.
— Неужели пятый год повторится? — поднял брови капитан первого ранга.
— Может случиться и нечто худшее.
— Куда уж хуже.
Остен-Сакену невольно вспомнились запруженная демонстрантами Светланская улица и миноносец «Скорый» с развевающимся на ветру красным флагом.
Перед глазами прапорщика Яхонтова величественным амфитеатром поднимались покрытые первой зеленью сопки. В Гонконг вступила ранняя южная весна. Сверху доносился шум большого портового города. А внизу, в доке, раздавался стук молотков и скрип портальных кранов.
В доке работали английские и китайские мастеровые. А продовольствие на «Печенгу» доставлял малаец Бин-Син, прозванный матросами Бисмарком. Это был толстенький коротышка с черными пышными усиками на безбородом лице.
— Бобы, бананы, риса получай! — кричал Бин-Син.
Матросы неохотно перетаскивали с катера торговца на крейсер продукты. Они неприветливо встречали иностранных докеров, работавших в котельном отделении. Матросов вполне устраивала вынужденная стоянка корабля в Коунлундских доках.
Желание побыть наедине с самим собой привело Яхонтова в портовую таверну, куда редко заглядывали русские офицеры. Зато охотно посещали ее служащие Коунлундских доков, чиновники портовых учреждений, лоцманы. Иногда заходили туда английские моряки: матросы и унтер-офицеры.
Вертлявый, словно угорь, официант в черном фраке и с неизменной улыбкой на желтом лице принес омаров и устриц, бутылку белого вина… Неурядицы плавания не выходили у прапорщика из головы. Яхонтов старался разобраться во всем. Он услышал, как вошли в соседнюю кабину, огороженную тростниковой перегородкой, несколько новых посетителей. Они заговорили по-русски, и Яхонтов
— Надо не позволить «Печенге» продолжить плавание на Мурман, — донеслось из-за тростниковой перегородки.
Прапорщик невольно прислушался.
— Я выведу из строя правую машину, как только начнем сниматься с якоря, — неторопливо проговорил кто-то другой.
— Вурстер будет следить за тобой, потому как ты у него на подозрении, Николай, — возразил кто-то. — После случая с крышкой цилиндра он тебе больше не доверяет. Надо смастырить такое, чтобы комар носа не подточил, а крейсер остался стоять возле стенки.
«На флагмане — заговорщики! — молнией пронеслось в голове. Яхонтов догадался, что один из них — машинный унтер-офицер Крылов. — Значит, не зря старались их выявить Соловьев и Вурстер, — подумал прапорщик. — Их подозрения не были напрасны…»
— Все машинисты и кочегары находятся под наблюдением, — послышалось снова. — Они вряд ли что-либо могут сделать незаметно. Пусть лучше крейсер выйдет из дока. Мы начнем восстание до прибытия в Коломбо.
— Ты предлагаешь захватить корабль, когда будем находиться в море? — удивленно произнес за стенкой Крылов.
Теперь Яхонтов узнал его по голосу и уже не сомневался, что один из заговорщиков — заподозренный в злоумыслии машинный унтер-офицер.
— Да, считаю это самым надежным, чтобы крейсер и миноносцы не пришли на Мурман и всех нас не бросили опять в эту бойню.
— Кто поведет «Печенгу» дальше? И куда? Ведь никто из нас ни уха ни рыла не смыслит в навигации, — донеслось из-за перегородки.
— Павел Модестович добром говорит о прапорщике, что несет наверху вахту, — ответил Крылов. — Они учились вместе в Восточном институте и классы Гардемаринские кончили. В политике туго разбирается палубный прапорщик: молод еще и неопытен. Но юноша прямой и честный, матроса не обидит. Когда настоящее дело найдется, правильно, так, как нужно, все поймет…
Яхонтова кинуло в жар. И разом похолодели ладони. Кроме него на «Печенге» другого прапорщика, стоявшего вахту на ходовом мостике, не было. На какое-то время он потерял способность слышать. «На флагманском судне — заговор к бунту! И мне без моего на то согласия отведено в нем место!»
Он был ошеломлен, озадачен, потрясен.
«Выходит, Павел Модестович видит во мне то, чего не вижу и не знаю я сам, — продолжал изумляться прапорщик. — И он предполагает во мне будущего своего сообщника! Да еще прочит в капитаны мятежного судна!»
— Миноносцам предложим присоединиться, — донеслось опять после непродолжительного молчания.
Расплатившись с официантом, Яхонтов торопливо покинул таверну и отправился на крейсер. Как офицер, присягавший на верную службу царю, он обязан был доложить командиру либо старшему офицеру о случайно обнаруженном заговоре. Но прапорщик почему-то не торопился исполнить долг верности. В голове у него был сумбур, в душе — смятение.
На «Печенге» было время вечерней молитвы. Прапорщик спустился на жилую палубу и, добравшись до каюты, укрылся в ней, чтобы все осмыслить.