Продам свадебное платье

Пашкова Ксения

— Что ты… делаешь, — выдыхаю я. Между нами сейчас и расстояния-то толком нет, а такого с нами еще не случалось. У нас ведь дистанция, у нас же договоренности.

— Ты какая-то бледная, решил проверить, нет ли температуры, — объясняет он, отстраняясь.

— Да? Ну, для этого существуют градусники.

— Лоб не горячий. Переутомилась, наверное.

Складывается ощущение, что Федя разговаривает сам с собой, потому что его речь похожа на бормотание недовольного врача, которого прервали во время обеда.

— Зато ты, я смотрю, бодрый, — замечаю я, когда он укладывается в постель. — Чем занимался, пока меня не было?

— Поговорим об этом завтра, ладно? — предлагает он, и я не возражаю.

— Без проблем.

Кстати, ни Влад, ни сотрудники ресторана не видели Дину, — говорю я, перед тем как скрыться в ванной.

— Ясно.

Меня ранит равнодушие в его голосе, потому что я не привыкла к такому. Мы так не общаемся. Между нами все иначе. Мы за честность. За разговоры. Но сегодня мы почему-то молчим, и мне приходится с этим смириться.

11 глава

Я собиралась признаться в своем увольнении из лаборатории на Новый год, который планировала встретить у родителей. Мама обещала запечь индейку, брат — представить мне свою девушку, а папа намеревался быть просто папой и любить нас всех.

— Правда поедешь? — спросил Федя накануне моего отъезда. Мы в тот день выбрались в центр города, чтобы прогуляться по украшенным к празднику улицам и выпить горячего шоколада.

— Я купила билеты, — ответила я, как будто это что-то доказывало. Как будто я не могла их сдать, как делала несколько раз до этого. Он, конечно, об этом не знал, но с каждым днем он все лучше и лучше узнавал меня, и в его глазах я становилась все более и более предсказуемой.

— Я собираюсь приехать завтра на вокзал.

— Это еще зачем? — вздрогнула я.

— Как зачем? Тебя проводить.

— Поезд отбывает рано утром.

— Я уже не сплю в это время.

— Нет, правда, не стоит. Это лишнее.

— Но я хочу, — настаивал Федя.

— А я нет.

— Почему?

— Вдруг я передумаю и окажется, что ты зря приехал на вокзал.

— А это возможно?

Он не удивлялся, просто уточнял, как уточняют время или место встречи. Но я не знала, что будет завтра. Не знала, смогу ли себя перебороть. Не знала, как объяснить родителям свой поступок. Не знала, имело ли хоть что-то из того, что мне было важно, смысл. Не знала, как себе помочь и как выбраться из этого порочного круга. Я вообще ничего не знала и не хотела узнавать.

В конце той нашей прогулки я сказала:

— Не приезжай. Пожалуйста, не надо.

Произнося эти слова, я почувствовала, как все порчу. Как начинаю притворяться. Боюсь показаться странной. Сломленной. Печальной и отчаявшейся неудачницей, не способной ни на один смелый поступок. Я подумала: «Вот теперь-то он все поймет». Что все шутки, все выдуманные мной истории родились на свет не на потеху окружающим, а чтобы заглушить мой страх облажаться, не понравиться, оказаться не той, кого хотят видеть. Не веселая, с по-хорошему странным чувством юмора душа компании. А — замкнутая, с развившимся тревожным расстройством, одиночка.

Я не просто сказала. Я попросила его не приезжать. Жалобным, почти скулящим тоном, как затравленная сторонящаяся людей изголодавшаяся собака. Но он все равно приехал. Прибыл на вокзал ровно за полчаса до отбытия поезда и нашел меня в зале ожидания. Я сидела, вцепившись в дорожную сумку, и плакала. Тихо, чтобы никого не смущать. Ни сидящих рядом. Ни проходящих мимо. Почти у всех, кого я видела, были счастливые лица. Они ехали в другие города. К тем, кто их ждет. В места, где им будет тепло, несмотря на пронзительную зимнюю стужу. Я вроде как ничем от них не отличалась и в то же время отличалась буквально всем.

— Позавтракаем в твоем любимом кафе? — предложил Федя, когда время посадки на поезд прошло.

Все полчаса, что он сидел рядом, я молчала, а он ни о чем не спрашивал. Не знаю, как и когда, но он все понял. Возможно, даже раньше меня.

Скормив родителям и брату очередную ложь про аврал на работе и незапланированные

рабочие дни, я испугалась, что это навсегда. Что ко мне не вернется моя храбрость. И я больше не буду решительной и непоколебимой. Кто-то или что-то обрекло меня на вечные сомнения, и в этих лабиринтах неуверенности в себе я пропетляю всю оставшуюся жизнь.

В итоге Новый год я встретила с Федей и его семьей. Они решили, что я его девушка, и мы не стали их разубеждать. Это притворство казалось правильным, потому что самую малость, но оно было во благо. Мама с красивым именем Катерина и папа с такой же формой бровей, как у сына, все еще пытались осмыслить произошедшее с Диной. Со мной они вели себя приветливо, но настороженно. И все же было заметно, как расслабились родительские плечи и каким размеренным стало их дыхание, когда они поняли, что Федя в порядке. Не страдает, живет дальше. И это все не на словах, а на самом настоящем деле.

В их семье была одна интересная традиция. Вместо привычного обмена подарками, после боя курантов они обращались друг к другу с заготовленной заранее (а может, импровизированной) речью. Мне это показалось милым, и я решила поучаствовать. Когда Федя и его родители закончили говорить, я приподнялась с места — по привычке, потому что шесть дней в неделю читала лекции, стоя за преподавательской трибуной — и обратилась к людям, которые приютили меня в новогоднюю ночь.

— Катерина и Давид, у вас очень красивый дом. Мне нравятся эти красные с золотистыми переливами обои. И эта праздничная скатерть с рождественскими оленями. Но больше всего мне нравится ваш сын, который раз за разом лишает меня возможности притвориться кем-то другим. — Встретившись взглядом с Федей, я продолжила уже немного тише: — Когда мы познакомились, я вела себя, как типичная я. Язвила, играла в диванного детектива, отшучивалась, как только заходила речь о чем-то серьезном и глубоко личном. Вызвалась помочь, хотя собиралась это прекратить. Не предлагать себя и свои ресурсы, а ждать, когда кто-то сам об этом попросит. Но, знаешь, чего я не сделала? Забыла спрятаться за какой-нибудь маской, чтобы не разбираться с последствиями своих слов. Я не знала, что мы продолжим общаться. А если бы мне сказали об этом заранее, не поверила бы. Потому что… ну, кто в здравом рассудке станет дружить с той, кто говорит первое, что приходит на ум? Когда мы сидели за тем столом, окруженные таким количеством еды, что у меня кружилась голова, я просто была собой. И этот день стал лучшим днем за последние несколько лет. Наверное, таким образом я пытаюсь сказать тебе спасибо. И за приглашение на этот праздник, и за то, какой ты хороший друг, и за все вечера и выходные, когда ты составляешь мне компанию, и за наши разговоры обо всем и ни о чем, и за то, что приехал на вокзал, потому что все понял. Понял и не осудил.

— Алиса…

Мне никогда не забыть его ошарашенных глаз. Я-то думала, что не сильна в сентиментальных речах, но оказалось, что мне просто некому было их говорить.

— Какие замечательные слова, — похвалила меня мама Катерина и тут же обратилась к сыну: — Тебе очень повезло с такой чуткой и ценящей тебя девушкой, Федя.

— А ему с ней, — добавил папа Давид.

Федя с ними не согласился, но и опровергать их слова не стал. Может, потому что понимал, что в каком-то смысле это правда. Нам действительно очень повезло друг с другом. Но может, он предпочел хранить молчание, потому что это было еще одним притворством во благо. В любом случае я не возражала — плюхнулась обратно на стул и наполнила свою тарелку едой. Постаралась попробовать каждое приготовленной Катериной блюдо, похвалила стоящие на столе бокалы с серебристой окантовкой и даже купленные для праздника салфетки с голубыми снежинками. Уезжая домой, я чувствовала себя уставшим, но хорошим гостем, которого будут вспоминать добрым словом. И это единственное, что меня волновало в тот день.