Продавщица: Назад в пятидесятые

Наумова Анна

Глава 9. Новый старый мир

Спустя пару недель я уже неплохо освоилась в новом старом мире, привыкла к нехитрому общажному быту и почти ничем не отличалась от обычной девчонки из класса рабочей молодежи пятидесятых. Я без всякого труда вставала спозаранку, благо за окном стояла ранняя теплая осень, и чистила зубы порошком, а не пастой. Последнее было немного непривычно, но я по этому поводу совершенно не переживала.

Да и мои теперешние зубы меня очень радовали: крепкие, белые, ровные - точь-в-точь такие, какие были у меня в восемнадцать лет. К моим сорока девяти годам несколько штук, к сожалению, уже выпали, а почти все оставшиеся требовали серьезного лечения

и остро реагировали и на холодное, и на горячее. А про конфеты вообще пришлось забыть: пытаясь прожевать ириску, я однажды лишилась старой пломбы. С моей зарплатой старшей продавщицы магазина у дома накопить на услуги хорошего стоматолога было довольно проблематично, да и боялась я их, если честно, до жути. Поэтому я смирилась и стала принимать себя такой, какая есть, поняв, что лучшей жизни уже не будет.

– Ничего страшного, - успокаивал меня как-то Толик, светя дырками в верхней челюсти.
– Что естественно, то не безобразно. Посмотри, я вот хожу без зубов, и ничего. На Овечкина похож, правда? Андрея.

– Он вообще-то Александр. Тебя тоже в НХЛ играть берут?
– хмуро поинтересовалась я. В хоккее я немного разбиралась: в свое время родители решили сделать из братца Димки олимпийского чемпиона и записали его в спортивную секцию. Водить его туда пришлось, конечно же, мне. Сидя в холле спортшколы в ожидании окончания тренировок, я от нечего делать слушала треп других родителей и таким образом кое-что узнала о мире хоккея.

Почти каждый папа, приведший ребенка в секцию, мечтал, чтобы его отпрыск стал звездой, вроде Овечкина, Малкина или Кузнецова, и тоже уехал играть в Америку, ну или, на худой конец, хотя бы попал в клуб "СКА". Однако удавалось это, конечно же, совсем немногим. Димульку выгнали из секции спустя всего полгода. Держаться на льду нормально он так и не научился, зато по любому поводу ввязывался в драку. Не помогли даже вопли заявившейся на разборки мамы. Димулька вновь начал пинать балду во в дворе, а я с удовольствием вздохнула: наконец-то не надо три раза в неделю после школы везти братца через полгорода, ждать два часа, а потом ехать с ним домой.

На мое тогдашнее замечание сожитель Толик обиделся и пошел жаловаться маме. Потом еще целый вечер я вынуждена была выслушивать ее вопли о том, как я "гноблю талантливого человека, который давно уже сделал бы великолепную карьеру, если бы не ты". Эх, как хорошо, что все это теперь позади, пусть и на какое-то время. О возвращении домой мне даже думать не хотелось. Многие мечтали поскорее выйти замуж и съехать из общежития, а я наслаждалась каждой минутой, проведенной здесь, встречая иногда непонимающий Лидин взгляд. Подружка ненавидела общагу всей своей душой и стремилась как можно быстрее ее покинуть. Каждое утро в выходной, если у нее не было свидания, она командовала, едва проснувшись: "Поехали в центр. Нечего тут на выселках киснуть!".

А еще я делала завивку при помощи бигуди - точь-в-точь таких, какие бережно хранила бабушка. Это оказалось вовсе не трудно, правда, спать в них было жутко неудобно. Ни о каких плойках с термозащитой тут, конечно, еще и не слыхивали. Не было и стиральных машинок. Стирали мы вручную в тазах, пользовались стиральными досками и обычным хозяйственным мылом. Никаких супердорогих моющих средств тоже не было.

Довольно быстро поняла, что жить в общаге в спартанских условиях, в комнате на троих человек оказалось, как ни странно, даже веселее и интереснее, чем с родителями в отдельной квартире. Наверное, просто потому, что мы были очень дружны, несмотря на то, что по характеру были очень разными. А может быть, потому что я прожила-то тут еще всего ничего. Когда живешь в казарменной обстановке годами, в любом случае волей-неволей захочешь домашнего уюта и тепла.

Работали

мы шесть дней в неделю: оказывается, в пятидесятые годы такого понятия, как пятидневка, не было. Зато никаких переработок! А в воскресенье мы обычно гуляли вместе целый день, если у Лиды не намечалось очередное свидание. Кажется, помимо Ильи и Вадика, у нее наметился еще один потенциальный кандидат на руку и сердце, потому что вечерами она терпеливо выстаивала у телефона в холле общежития, чтобы кому-то позвонить.

В общежитии жили девочки возрастом примерно от шестнадцати до двадцати восьми лет, а посему вопрос личной жизни стоял, конечно же, очень остро. Верная своему правилу, адрес и телефон общежития Лида не сообщала никому. А вот другие девчонки приглашали парней в гости, несмотря на строгий запрет коменданта общежития - посторонних не пускать. За двадцать копеек сторож пускал жаждущих женской ласки и общения парней через свою подсобку в общежитие, а оттуда по черной лестнице можно было попасть на любой этаж. Парни, что половчее, попросту забирались в окна. Нередко, выглядывая вечером из окна, я видела во дворе общежития барышень, разгуливающих под окнами туда-сюда. Это означало, что к соседке по комнате пришел воздыхатель, и пришлось временно освободить помещение. Сигналом к тому, что возвращаться можно, служил включенный в комнате свет: значит, свидание закончилось.

Я была в общежитии новенькой, и ухажером пока не обзавелась. Ловелас Юрец, видимо, после строгого Лидиного внушения, оставил меня в покое и даже не здоровался, когда мы случайно встречались на проходной. Симпатичный стеснительный блондин, который работал за соседним с ним станком, смущенно улыбался мне при встрече, но так и не предпринял никаких попыток познакомиться. Однако я не особо тосковала: все вокруг было новое, незнакомое, о чем я только слышала или кое-где читала, и так хотелось все это как следует расссмотреть и запомнить!

Иногда в общежитии случалось грандиозное и очень радостное событие: кто-то из девчонок получал предложение выйти замуж. Девичник в этом случае устраивали всей общагой, гуляли от души, звали и подруг, и просто соседок, скидывались, кто чем может, и гуляли даже после отбоя. Строгая вахтерша в таких случаях даже не ругалась, а лишь понимающе кивала и шла отдыхать, предупредив: "Только чтобы без вызова милиции!". Она прекрасно понимала, что молодым девчонкам надо устраивать личную жизнь. Много молодых и не очень мужчин погибло на войне. Их оставалось мало. На десять девчонок было вовсе даже не девять ребят по статистике, а гораздо меньше.

Готовили еду по очереди, что-то несложное: яичница, макароны, каши. Иногда покупали что-то уже готовое. Родственников в Москве ни у кого из нас не было. Посылки из дома тоже никому не присылали. О своей прошлой жизни девчонки-соседки рассказывали неохотно, и я их понимала: вряд ли что-то очень веселое было в детстве, выпавшем на войну и тяжелые послевоенные годы. Поначалу до меня не сразу дошло, что мир в СССР наступил только одиннадцать лет назад, и мои соседки, которым сейчас по восемнадцать, родились в 1938 году. А значит, они должны знать о войне непонаслышке.

Верины родители погибли на войне, как вскользь упомянула Лида. Сама Вера наотрез отказывалась об этом говорить. Лида сообщила мне эту новость спокойным, будничным тоном, как будто говорила о погоде. Увидев стеклянные замеревшие Верины глаза, она быстро перевела разговор на другую тему, а я поежилась, внезапно поняв, что война, которую мы, живущие в XXI веке, привыкли считать чем-то далеким и давно ушедшим, закончилась совсем недавно, и все, с кем я живу в общежитии, ее пережили: кто в Москве, кто в Ленинграде, кто в своих небольших городах, кто в эвакуации... Так или иначе она затронула всех. У каждого была какая-то своя боль...